Дети белых ночей
Шрифт:
Девчонки смотрят и завидуют, потому что мальчишкам она нравится. Вот только Акентьев, сволочь, делает вид, что на нее не смотрит. Притворяется, гад. А вот она не могла удержаться и не посмотреть, как он выплясывает рядом с Пахомовой. Они были рядом, но не вместе. Как бы Пахомовой ни хотелось, а это было видно сразу.
Мальчишки вообще не умеют танцевать. Или стоят, переминаясь с ноги на ногу, как медведи-шатуны, или кривляются от отчаяния. А этот умеет... Но Альбина если и смотрела, то только тогда, когда он не видел. Слишком много чести.
Альбина, все еще двигаясь под музыку, незаметно стала перемещаться к выходу в коридор и, нащупав в темноте сразу три выключателя, попыталась опытным путем определить, который из них зажигает свет в ванной.
Квартирка у Маркова была что надо. Жаль только, далеко от центра. Сюда они приезжали уже несколько раз в выходные, когда родители Кирилла уходили на весь вечер в гости. Альбина их так ни разу и не видела.
Она забралась в ванную, чтобы посмотреть на себя в зеркале, расчесать распущенные волосы и напудрить нос. Пудру ей на шестнадцатилетие подарила бабушка. Мама была недовольна. Но ничего не сказала. А Альбина, хоть и пудрилась чисто символически, делала это с удовольствием. Вопервых, назло маме. А во-вторых, у нее была пудреница, а у других не было. Значит, можно сказать, что назло всем.
Красоту она наводила, в общем-то, только для того, чтобы самой себе нравиться. Ведь в комнате свет был давно выключен. Только горел сумасшедшей красоты светильник, весь из тончайших светящихся трубочек. Альбине казалось, что если бы у нее был такой, то она бы всю ночь на него смотрела, вместо того чтобы спать. Ей нравились особенные вещи.
Сегодня была суббота. В пять они с ребятами приехали к Кириллу. В школе весь день ходили таинственные и недоступные.
Первым делом Марков стал хвастаться новой, нераспечатанной еще, пластинкой:
– «Кинг Кримзон», «Ред». Новьё!
Девчонки посмотрели, привстав на цыпочки из-за склонившихся над ней ребят, и пожали плечами.
– Кирюха, ты странный какой-то, честное слово. Дал бы послушать, что ли... А то, как конфета в обертке. Угощайтесь, только не разворачивайте! – сказала Губко возмущенно.
– Да ты ничего не понимаешь, Ириша. Это же на-сто-ящая! Я ее на Краснопутиловской полгода выхаживал. Она ж полтинник стоит. Знаешь, как я его аккумулировал, этот полтинник?! Мне теперь ее еще окупить нужно. Поэтому и вскрывать нельзя. Можно только на глазах у того, кому я первому переписывать буду. Первая копия за чирик. А остальные – за два рубля.
– Ты хоть знаешь, что это за музыка, Кирюха? – спросил Акентьев, иронично глядя на Маркова.– Ты ее три раза перепишешь кому-нибудь и с балкона кинешься.
– Это почему? Я «Кримзона» люблю.
– Знаешь, что о ней в «Тайм Ауте» написали? А мне показывали перепечатку. Цитирую близко к тексту – чрезвычайно некрасивая музыка, с признаками ночных кошмаров. Прекрасный альбом для тех, кто хочет нарушить душевное равновесие и нанести себе необратимое нервное потрясение.
– Давай тогда откроем! – вставила Губко.– И узнаем, что там.
– Не, ребята... Через неделю соберемся и узнаете.
– Ты ее лучше мне отдай. У меня балкона нет.
– Нет, Саш. Извини. Не тот случай.
– Дурацкая пластинка. Поверь, старик. Картинка только красивая.
– А тебе-то зачем? Ты меня так уговариваешь. А самому-то зачем, если говоришь, что ничего хорошего?
– А это тебя не касается, Кирюха. Мне надо. Ну, хочешь на «Блэк Саббат» махнемся?
В дверь позвонили.
В прошлый раз, когда они собирались у Маркова, к ним зашел сосед по имени Миша, в нейлоновой оранжевой рубашке. Был он уже студентом, а потому казался всем девчонкам взрослым и интересным. И даже неромантический свой институт железнодорожного транспорта сумел подать в выгодном свете.
– Все нормальные люди, ребята, идут теперь в наш институт. У нас летом практика знаете где? На БАМе! Вот где настоящая житуха!
Девчонки смотрели ему в рот. Пока Акентьев подчеркнуто вежливо не спросил с любезной улыбкой:
– Михаил, позвольте узнать, а оранжевую рубашку вам в институте выдали?
– Почему в институте? – с удивлением отозвался добродушный Миша.
– Как предвестник оранжевого жилета,– уже без всякой улыбки, холодно процедил Акентьев.– У железнодорожников, если не ошибаюсь, такая униформа?
Все почувствовали, что у них компания, а Миша в ней чужой. И кто главный, тоже почувствовали. Только Миша ничего подобного не ощутил. Правда, задержался ненадолго. Куда-то вроде спешил.
На этот раз не прошло и десяти минут после их прихода, как в дверь марковской квартиры позвонили. И опять пришел настырный сосед Миша, с гитарой, только рубашка на нем была самая обычная, клетчатая.
А потом они пили какое-то сладкое и крепенькое вино. И он оказался рядом с Альбиной. Все галдели, а он говорил только с ней. Она была холодна и называла его на вы. И он вдруг сказал:
– Альбина, давайте на брудершафт.– И подлил ей в бокал еще вина.
– Давайте,– как можно равнодушнее ответила Альбина и на мгновение посмотрела ему в глаза глубоким взглядом.
Он тоже на секунду замер и, не сводя с нее глаз и улыбаясь в гусарские усы, переплелся с ней руками. Брудершафт был выпит. Но только ритуал Альбина, оказывается, знала не в точности.
– А теперь надо поцеловаться,– сказал Миша и, схватив ее лицо ладонями, поцеловал ее прямо в губы. Она дернулась. Поскольку такого исхода совершенно не ожидала.
– Что – непривычно? – спросил он, утирая усы.
– Почему же непривычно...– ответила Альбина независимо, хотя в губы она целовалась первый раз. Вот уж никогда не думала, что это будет так... Ей ужасно хотелось вытереть рукавом губы. Но было все-таки как-то не совсем удобно это сделать тут же при нем.
А потом Миша пел и играл на гитаре. Она на него смотрела, и он ей не нравился. Подумаешь, студент. И песни такие она не любила. Походные. Эта романтика была ей абсолютно чужда.