Дети белых ночей
Шрифт:
И она для себя решила, что первым поцелуем считать это не будет. Фальстарт. Вернемся на исходные позиции. Брудершафт, он и есть брудершафт. И стала смотреть на Мишу еще более равнодушным взглядом, как будто бы не было никакого Миши.
То ли дело, когда гитару взял Марков. Тот пел песни «Битлз» просто один к одному с оригиналом. Когда приходили девчонки, он пел что попроще. Michelle, ma belle.
И смотреть на него в то время, как он пел, Альбине было приятно. На лице у него появлялась печать страдания. И от этого он сразу становился интересней. Вот только когда гитару из рук выпускал, делался каким-то другим. Аморфным. И Альбина никак не могла понять – что же он при этом в своем обаянии теряет. Не понимала она еще, что ей просто по душе, когда кто-то страдает. А еще было бы лучше, чтоб из-за нее. Но на Маркова ее чары не распространялись. Видимо, хорошо работал инстинкт самосохранения.
Альбина давно заметила за собой способность притягивать взгляды. И пока еще с этим свойством как следует не наигралась. Чувствовала, что все впереди. Когда они появлялись вдвоем с Губко, на Ирку не смотрел никто. Ирка была совсем маленького роста, похожая, как две капли воды, на портрет инфанты Веласкеса – белые от природы волнистые волосы, белые ресницы и белые же брови. Правда, голосок у нее был как колокольчик и характер чудесный. И мальчишкам она нравилась. Может быть, потому, что представляла собой как бы маленькую копию женщины, во всяком случае, рядом с прочими гусынями из класса. Но рядом с Альбиной терялась и на нее за это обижалась. У них это называлось: «Альбина, прижми уши». Но Альбина смеялась, а «уши не прижимала». «Ну что я, виновата, что ли? Ирка...Что я могу сделать?» Но она лукавила. Она могла бы. Но не хотела. Жизнь – это не игра в поддавки.
Когда она вернулась в комнату, свет уже включили, чтобы видно было, куда наливать. Альбина взяла со столика свой бокал и плюхнулась на диван, предусмотрительно собрав брюки в складочку на коленке, чтобы не вытягивались. Рядом тут же приземлился Миша с гитарой. Альбина закатила глаза к потолку и вздохнула со стоном.
– Хочешь, песенку спою? – спросил он, красиво перебрав гитарные струны. И добавил, понизив голос до бархатистого баритона: – Для тебя...
– Нет уж, спасибо,– ледяным голосом ответила Альбина, не глядя на него.– Не люблю самодеятельность.
Встала и подошла к девчонкам, которые нашли на секретере ручку. Если ее наклонить, то внутри, в какой-то вязкой жидкости, медленно съезжал сверху вниз паровозик.
– Ух ты! Дайте посмотреть, девчонки! Отцу моему такую подарили один раз, только там...– И, оглянувшись на Мишу, она прикрыла ладошкой рот и, не разжимая зубов, тихо сказала: – ...Женщина голой делалась.
Девчонки хихикнули. А Альбина, повертев ручку, сказала таинственным шепотом:
– Девки, а хотите одну вещь покажу?
– Ну давай!
Пахомова и Губко инстинктивно подались вперед.
Альбина вытащила из кармана брюк сложенный вчетверо листок. Развернула, и девчонки прилепились к ней с обеих сторон и стали жадно бегать глазами по стихотворным строчкам.
– Здорово, Алька! А кто это? – спросила с восторгом Пахомова.
– Не знаю,– загадочно ответила Альбина.– В почтовый ящик бросают.
– Это что – не первое?
– Второе,– зачем-то соврала Альбина. Впрочем, соврала она не только в этом. Она прекрасно знала, кто написал ей стихи.
Мальчишки, в накинутых на плечи пальто, стояли на балконе. Акентьев курил, а Марков с Перельманом просто толкались рядом, за компанию. Холодно было на балконе. На улице все было насыщенного синего цвета. Такого простора в центре просто не увидишь. А здесь, в Купчино, даже горизонт был виден. С балкона теплый желтый свет комнаты казался еще уютнее.
– Чего-то твой сосед Вихоревой житья не дает. Как ни посмотрю – все рядом ошивается,– сказал Серега Перельман.– Она уже, по-моему, не знает, как от него отделаться.
– Ты за Вихореву не волнуйся, Серый. Она разберется.– Акентьев плюнул вниз с балкона.– А чего он, вообще, приперся в своем оранжевом жилете? Ты его звал, Кирюха?
– Да он ко мне часто заходит.– Кирилл пожал плечами.– Свой человек. Что мне его, выгонять, что ли?
– А сам он что, не чувствует, что ему пора?
– Ну чего вы в самом деле... Может, она ему понравилась.
– И что теперь? Мы будем стоять и смотреть на это? – Акентьев кинул окурок вниз.– А спорим, я Вихореву склею? Она за мной как собачка бегать будет.
– Глухой номер,– прокомментировал Перельман.
– Альбинка? – Марков хмыкнул, посмотрел через стеклянную дверь в комнату и с недоверием глянул на Акентьева.– Ну ты даешь... И потом, откуда я знаю, как ты ее заставишь бегать? Может, пальто спрячешь. И потом, собачка тоже ведь иногда бегает, чтобы укусить.
– Ты ж хотел, Серый, чтоб мы ее выручили, несчастненькую? Ну что, спорим? На колесо твое нераспечатанное?
– Тебе что, она нравится? – спросил Кирилл, глуповато улыбаясь.
– Нет, мне пластинка твоя нравится, идиот. Ты еще не понял? Разбей нас, Серый.
Серега разбил их рукопожатие.
– Заметано.
Они вернулись с балкона замерзшие. Акентьев врубил кассетник на всю катушку, Перельман хлопнул по выключателю, и даже немного растерянный Марков присоединился к всеобщему безумию. Акентьев поманил пальцем доверчиво откликнувшегося Мишу. Больше девчонки с ним в этой квартирке не встречались. Но исчезновения его так никто и не заметил.
Акентьев крутил в каких-то замысловатых поворотах Пахомову, она визжала, но старалась изо всех сил. Но вскоре начала путаться, не понимая, чего он от нее хочет и каким еще узлом она может завязаться.
– Ты чего-то не соображаешь. Поучись в сторонке,– сказал он ей, оттолкнул легонько и встал перед Альбиной.
Он взял ее за руки. Но она выдернула их.
– Я не хочу. Отстань.– Она продолжала танцевать.
– Ну да. Куда тебе.– Он пытался перекричать музыку, приблизившись к ее уху.– Ты ж только на коньках крутиться умеешь. Да, Вихорева?
– У меня имя есть,– ответила она, и холодные взгляды их лязгнули друг о друга, как клинки.
Когда закончилась кассета, пошли допивать. Тонкостенные стаканчики поставили на столе в ряд. Всем досталось совсем по чуть-чуть. Подняли. Чокнулись.