Дети богини Кали
Шрифт:
Афина Тьюри так необычно всё устроила. Точто это была и не близость вовсе. А нечто совсем другое. Волшебство. Загадочное, тёплое, нежное волшебство. И она ничего не говорила. Это Белка и Мидж постоянно болтали, нарушая всю романтичную таинственность воссоединения тел…
Афина Тьюри за всё время сказала только одну фразу. Странную.
– А ты ведь действительно светишься в темноте…
–
Едва Малколм покинул директорский кабинет, Аманда Крис вызвала к себе секретаря, прижав к дверному косяку, поцеловала его и, алчно блестя глазами, объявила:
– Ты будешь теперь ходить у меня в шиншилловых мехах, детка.
Смуглый юноша
– Да мне этого не нужно… Вы знаете, чего я хочу больше всего на свете…
Несмотря на то, что их отношения давным-давно уже перешли известные границы, молодой секретарь всегда обращался к директриссе только на «вы».
– Опять ты начинаешь, – она досадливо поморщилась, – я же просила тебя обойтись без этих намеков. Автобус в пробке быстрее не поедет, даже если все пассажиры начнут браниться. Есть объективные обстоятельства, не позволяющие нам немедленно оформить отношения.
– Но сколько же ещё ждать? – тихо спросил он, подняв на Аманду Крис свои красивые грустные глаза, в каждом из которых зрачок – большая темная ягода – ловил блики оконного света.
– Это зависит от очень многих факторов, – она сразу заговорила суховатым деловым тоном, – мы ведь уже обсуждали это. В семье трое детей, и они уже вполне взрослые, их нужно правильно подвести к такой деликатной теме, обосновать им мое решение. Вдобавок надо будет обговорить с мужем долю имущества, которую он получит после развода, размер содержания, которое я должна буду выплачивать ему ежемесячно, алименты. Да что я буду повторяться? Молото-перемолото тысячу раз… Тебе нужно запастись терпением. Развод – дело очень серьезное.
– А когда свекровь не последний чин в прокуратуре – тем более, – горько съязвил он, – Я больше так не могу. Лучше увольте меня, с глаз долой из сердца вон, как говорится.
– Да брось… – Аманда ласково привлекла юношу к себе и попыталась поймать его губы, но он отстранился, – опять что-то на тебя нашло… А я уж размечталась… что вот сейчас как раз пара часов свободных у меня есть, поедем куда-нибудь, пообедаем, хочешь, в наш любимый «Домик на краю обрыва», весной там очень-очень красиво, зацветают кусты дикой вишни на скалах, ты знаешь… – она выпустила его из объятий и отвернулась, демонстрируя сожаление, – я так много работаю, нахожусь в состоянии постоянного нервного напряжения, а выдается редкая возможность расслабиться и – как назло! – любимый мужчина закатывает истерику…
Молодого человека кольнуло чувство вины. Оно всегда появлялось, когда она так отворачивалась и говорила с такой интонацией – как будто бы каждый раз нажимала на застарелую мозоль. Возможно, она делала это намеренно, но могло ведь так получаться и само собою – если речь идет о тонких духовных материях, никогда нельзя огульно обвинять кого-либо в фальши.
Юноша подошел к ней сзади, робко коснулся руки.
– Простите, пожалуйста…
И уже через несколько минут они неслись в служебной машине по автотрассе в направлении гор.
–
Саймон и Фич пересекали двор между корпусами общежития, когда в очередной раз встретили Малколма. Фич всегда очень сильно не любил эти моменты – он чувствовал опустошающую обиду, когда Саймон, с которым у него только начало зарождаться взаимное доверие, обрывал разговор на полуслове, забывал о нём, словно его и не было, и со всех ног бросался навстречу этому скандальному красавчику с неумеренно ярко подведёнными глазами…
Фичу приходилось стоять в сторонке и смотреть, как они обнимаются, шепчутся о чем-то, и как Малколм ласково гладит своего бывшего питомца по русой головке. Фичу казалось, что это длится целую вечность – все мы знаем, как мучительно
Так было и на этот раз.
Саймон побежал навстречу Малколму, тот поймал мальчика почти на лету и слегка приподнял. Потом поставил на землю и поцеловал в макушку.
– Я уезжаю, Сэмми… – сообщил он с грустной улыбкой.
– Куда?
– Не знаю. Директрисса сказала, что мне предложили работать по контракту.
Саймон слушал, опустив голову. Длинная ровная челка скрывала его глаза.
– А ты вернешься? – спросил мальчик, подняв на старшего товарища взгляд – по-детски открытый и в то же время невероятно твердый – под таким невозможно было лгать…
– Конечно, малыш… – Малколм попытался сглотнуть комок, некстати подкативший к горлу, – я думаю, что это всего на пару месяцев, не больше. А потом я приеду, привезу много-много денег и подарю тебе велосипед. Помнишь, я обещал?
Саймон кивнул.
Это было давно, ещё в первый год его обучения в Норде. Он приехал из детского бокса молчаливым диковатым мальчиком и однажды по-детски неуместно нелогично заупрямился – не захотел идти на урок. Сначала он заперся в кабинке мужского туалета и никого не подпускал к себе, кидаясь бумажными шариками, а потом опустился на пол и стал тихонечко плакать. Тогда Малколм перелез через заграждение между кабинками, сел рядом и долго разговаривал с ним – ему на тот момент только-только дали шефство над Саймоном, они оба еще присматривались друг другу – он спросил малыша, как будто бы между прочим, чтобы заговорить зубы, какая у него мечта, и тот ответил, что хочет велосипед. Большой, двухколесный, с переключателем скоростей. Малколма тогда сильно огорчила невозможность немедленного исполнения этого желания, но он пообещал: когда он вырастет и найдет работу, первым, что он купит на свою зарплату, будет велосипед для Саймона.
Из донесшихся до него обрывков разговора Фич понял, что Малколма вскоре не будет в Норде и уже хотел было порадоваться этому, но неожиданно поймал взгляд Саймона – тот простился со своим другом и теперь возвращался к нему через спортивную площадку. Никогда прежде Фич не замечал в глазах у девятилетних мальчиков такой печали. Он вообще только один раз видел нечто подобное. Ещё в детском боксе. На его территории долго жила бродячая собака – крупная черная сука – ее прикормили работники столовой и она постоянно ошивалась неподалеку. Детей она не трогала, лежала на солнышке, виляя хвостом, и охотно позволяла себя гладить. А как-то по весне она ощенилась. Всех щенков собрали в матерчатый мешок и утопили. Считается, что животные не понимают боли, но эта сука – Фич никогда не сможет забыть – она смотрела на него глазами, полными совершенно человеческой неутолимой тоски – такими же глазами сейчас смотрел на него Саймон.
– Я не верю, что он вернется… – прошептал мальчик.
Качнувшись на длинных нижних ресницах, упала и скатилась по щеке прозрачная крупная слеза.
– Но ведь он же твой друг, он не стал бы лгать тебе… – попытался утешить его Фич.
– Он и не лжет, – в голосе Саймона сквозила совсем взрослая смиренная грусть, – он просто сам ещё не знает, что больше не захочет возвращаться. Норд ведь не самое интересное место на Земле. И нам хорошо здесь лишь потому, что мы никогда не видели ничего другого. Он так переменился после того, как побывал в Атлантсбурге. Мы даже представить себе не можем, что за мир там, за этими воротами…