Дети богини Кали
Шрифт:
Величавое молчание коврового зала вытеснил в углы задорный молодой смех, наверное, впервые прозвучавший в этих стенах.
Малколм начал смеяться и никак не мог остановиться. Он смотрел вокруг – строгие позы, постные лица, официальные бумаги с гербовыми печатями – с каждой секундой ему становилось только смешнее…
Секретарь, который вел протокол, положил ручку. Ходили слухи, будто Аманда Крис спит с ним, а он всё плачет и требует, чтобы она развелась со своим мужем; по этой причине он то рвет отношения, то вновь возвращается, а она который год кормит его пустыми обещаниями
Малколм продолжал смеяться.
– Истерика, – деловито объявил вполголоса психолог, – я же не раз говорил уже вам, госпожа директрисса, что пора заканчивать с этими разборами полетов, они травмируют подросткам психику.
– Я подумаю об этом, – бросила Аманда Крис, вставая.
Она снова глянула на часы и уверенным шагом направились к выходу. Секретарь проводил ее большими грустными глазами.
– Заседание окончено, – провозгласила, оставшись за главную, её заместительница, госпожа Кролло.
Все поднялись со своих мест, зашелестели бумагами. Воспользовавшись этой заминкой, Малколм подбежал к смотрителю общежития, осторожно тронул его за плечо, и, просительно заглянув в глаза, шепнул ему:
– Прошу вас, пожалуйста, не увольняйте старого вахтера…
Сказал так и помчался к двери. Ему представилось в этот момент как большие черные птицы окружили старого седого воробья, клюют его со всех сторон и хлопают крыльями.
– Совсем стыд потерял, – покачал головой классный наставник, – ну ничего… я с ним еще поговорю.
–
После скандала с прогулянной ночью количество поклонниц Малколма ощутимо увеличилось, и многие из них стали теперь гораздо смелее: мысль, что при должной напористости они могут получить нечто весьма лакомое, придавала им решимости.
Юношу продолжали задаривать мягкими игрушками, которым уже в небольшой комнате не находилось места – ими набит был шкаф, они громоздились в углах, на полу, сидели на столе, на стульях и даже пробрались в ванную.
Малколму писали и звонили, приходили и ошивались под окнами.
«Какое счастье, – думал он иногда, сидя на широком подоконнике и глядя вниз, – что девчонок не пускают в мальчишескую общагу! Вот ад начался бы, если бы они поднялись ко мне сюда и стали барабанить в двери!»
Ему не было до них никакого дела. Пусть стоят-мерзнут, если им это так нравится. Отныне Малколм мог думать только об одной девушке. Каждое утро он с надеждой открывал свой электронный ящик, надеясь найти там письмо с неизвестного адреса.
Но – ничего. Одни рекламные рассылки.
Когда звонили с незнакомых номеров, у юноши всякий раз сладостно замирало сердце: может быть это она?
Дни проходили, но от нее по-прежнему не было вестей. Неужели она могла забыть о нем? Или попросту не придала их встрече
Тоска постепенно овладевала Малколмом. Он пропускал занятия, подолгу оставаясь в одиночестве у себя в комнате, почти не гулял и не развлекался.
Однажды он сидел как обычно на широком подоконнике, обхватив руками колени, и глядел сквозь стекло на пасмурный весенний день. Снег окончательно сошел, было грязно, но кое-где у черной слякоти уже отвоевывала пространство тонкая молодая трава.
– Малки! Эй, Малки! Мы тебя видим! Ну спустись же, хватит депрессовать, давай в кино сходим, а не хочешь в кино – так в мороженицу заглянем, ну а если совсем никуда не тянет – посидим поговорим… Ну Малки, ну не вредничай… Самому ведь скучно!
Внизу стояли две знакомые девчонки. Симпатичные, веселые. Отчего бы действительно не пойти с ними куда-нибудь? Поболтать, пошутить, может быть даже позволить пару раз себя поцеловать… Одной из них. Или даже обеим. Пусть потом сами разбираются между собой. Раньше Малколм так бы и поступил, не задумываясь. Но позади осталась ночь, единственная ночь без сна, вся сотканная из улыбок, шепота, шагов в гостиничных коридорах – первая ночь открытий и обретений; а в ней – самая лучшая девушка на земле, о которой ему известно лишь то, что у неё всего одна почка, нет селезенки, полимерный протез вместо нижнего ребра, и всё, чему она научилась в жизни – попадать с полукилометра в некрупную дыню…
После такого уже просто не может быть как прежде.
Малколм встал на подоконник и открыл форточку.
– Если вы сейчас же не уйдете, рассержусь, предупреждаю! – прокричал он стоящим внизу, – я ведь не единственный парень на необитаемом острове, в самом деле! Оставьте меня в покое!
Одна из девушек обиженно нахмурилась.
– Да хватит уже ломаться! Рано или поздно всё равно ведь согласишься! Куда денешься теперь…
– Денусь, – завопил Малколм, – вот увидите! Сгорю, сквозь землю провалюсь! Как же вы все мне надоели! Убирайтесь отсюда! – юноша спрыгнул с подоконника и принялся лихорадочно собирать по комнате дареных мягких медведей, зайцев, белочек, собачек, плюшевые сердечки, обшитые кружевом, – Проваливайте сами и забирайте свое барахло! – кричал он, одну за другой запуская игрушки в открытую форточку, – вон! Видеть вас больше не могу!
Малколм пытался выплеснуть в этом истерическом монологе отчаяние и тоску, выбросить вместе с этими комками плюша и ваты по кусочку всю свою боль, но она открывалась в его душе только глубже по мере того, как он начинал её осознавать.