Дети Богов и Воинов
Шрифт:
Слезы хлынули из моих глаз. Я не понимала собственную сестру. Как может она смиренно бездействовать, когда на кону стоят ее жизнь и свобода?
– Голосуем, – объявила Гобнат. – Хранители, выступающие за смерть, поднимите руки.
Опустив голову, я закрыла лицо ладонями. Я не могла на это смотреть – просто не могла. Но с каждым мгновением меня охватывало острое желание узнать исход голосования, и я взглянула на хранителей сквозь пальцы. Первым поднял руку Шэй, затем – Гобнет и Томас. Мое сердце яростно забилось в груди. Да как они
Мгновение спустя все три руки опустились, и Гобнет откашлялась.
– Кто считает изгнание подходящим наказанием?
Вверх взметнулись четыре руки остальных хранителей.
Томас поднялся:
– Приговор вынесен. Роунат, вечером я приду в твои покои и расскажу, куда тебе предстоит отправиться.
Я принялась рвать путы из плюща ногтями, желая поскорее освободить сестру. Гобнет в любой момент могла призвать новые лозы, и какая-то часть меня ожидала, что Томас действительно прикажет ей это сделать, но он молчал. Совсем скоро я заключила Роунат в объятия. Она ничего не говорила, но я слышала, как колотится ее сердце.
– Пойдем, родная. Тебе нужно отдохнуть.
– Подождите, – произнес Томас. – Мы еще не решили судьбу ее ребенка.
Я устремила на него гневный взгляд.
– Ты и ребенка предложишь убить?
– Нет, – ответил он язвительным тоном. – Но у Потомка и смертного человека всегда рождается смертный младенец. Роунат больше не сможет жить в крепости, а значит, это не дозволено и ее ребенку. Однако заставлять Роунат воспитывать его одной в изгнании – бессердечный поступок.
– Я согласна, – сказала Аффрика. – Его нужно отдать в семью смертных сразу после рождения.
– Я не доверю воспитание своего ребенка кому попало, – возразила Роунат. – Чтобы из сына вырос хороший мужчина, его должен воспитывать порядочный и добрый человек.
Томас тяжело и раздраженно вздохнул:
– Видимо, у тебя уже есть на примете такой человек? Вероятно, его отец?
Роунат взяла меня за руку, и внезапно я почувствовала, как к горлу подступает тошнота. Я так и не рассказала ей, что Эгиль погиб. Я надеялась, что она не назовет его имени, ведь тогда Томас узнает, что отец ее ребенка – внучатый племянник усопшего короля. Что, если он решит, что она легла с Эгилем в попытках обрести власть, и убедит Совет изменить приговор?
Роунат покачала головой:
– Я не считаю, что воспитывать ребенка должен именно его отец. Я хочу поручить это Фоуле, пока она не подберет для сына подходящую смертную семью.
К моим глазам подступили слезы, и я обняла Роунат еще крепче.
– Ты же знаешь, что я не могу. Ты же помнишь Ифу, – прошептала я ей на ухо.
Роунат обнимала меня, и я слышала, что ее сердце колотится в груди еще быстрее моего. Я глубоко вдохнула, усилием воли отгораживаясь от чужих голосов и взглядов. И вдруг почувствовала ручку младенца, которая изнутри прижималась
Сестра обняла меня еще крепче, в ее взгляде читалась мольба.
– Помоги моему ребенку. Прошу тебя. Ты нужна мне.
Перед глазами вдруг мелькнуло яркое воспоминание: Роунат с Ифой, несущиеся в лес. Они мчались к деревьям, а длинные каштановые кудри сестры и рыжие локоны дочери развевались на ветру. Они бежали с острова Феннит, прочь от Томаса. Однажды сестра без сомнений и колебаний сделала для меня то, что я слишком боялась сделать сама. Она прекрасно знала, как поступит Томас, если поймает их. И он их поймал.
Я сжала ладони сестры. Слова не понадобились. Она и так знала ответ.
Ирландское море, 992 год
Гормлат
Фальк вырезал что-то ножом из куска дерева: я понимала лишь, что это наземное животное. Он уже прочертил четыре борозды, обозначающие ноги, но до головы еще не добрался. Это могло стать чем угодно: лошадь, волк, корова, козел, кабан, не говоря уже о мифических чудовищах, которых сказители так часто вплетали в свои истории.
Арни, пятилетний сын Фалька, устроился рядом с отцом, прислонившись к его бедру, а дочь Фрейя завернулась в отцовский плащ: наружу торчала лишь ладонь, которой она держала за руку младшего брата. Мне доводилось видеть, как дети Фалька играли в дублинском лонгфорте: Фрейя гонялась за Арни, притворяясь кракеном, а он удирал от сестры, хохоча во весь голос.
– Лошадь или корова? – спросила я.
Фальк даже не поднял взгляда, только сильнее прижал нож к дереву.
– Разве это важно?
– Ничто не важно. Важно все.
На мгновение Фальк отвлекся от резьбы и взглянул на освещенное звездами море. Стоял штиль, но зимой погода могла измениться за считаные мгновения, и я уже чувствовала, как ветер становится все холоднее. Приближалась буря, которую я предвидела еще на дублинском рынке.
Воины и рабы Фалька яростно гребли в попытках ее обогнать, и он приказал подвести корабль вплотную к ирландским берегам – на случай, если шторм разразится раньше, чем мы ожидали. Морщины в уголках его глаз казались глубже обычного.
В небе над нами сиял Плуг, и я указала на созвездие пальцем, очерчивая его контуры в воздухе.
– Корабел, Оркнейские острова находятся близ шотландского побережья, а не ирландского.
– Я знаю, как обращаться со своим кораблем, Гормлат, – прорычал Фальк в ответ.
– Конечно знаешь. Поэтому я тебе и доверилась.
Положив кусок дерева на скамью, Фальк почесал щеку рукоятью ножа.
– Но не настолько, чтобы объяснить, почему мы плывем на Острова, а не в Нортумбрию, как просил Ситрик. Сегодня похоронили моего лучшего друга. Я должен поднимать кубок в память о Глуниарне, а не морозить яйца посреди Ирландского моря.