Дети Гамельна. Ярчуки
Шрифт:
— Не вышло, значит, — прохрипел казак.
— Да уж, не совладали, — признал Анчес. – Отчего не вышло, вот задача. Она-то ушла, а мы сиднем сиди. Не должно такого быть!
Хома промолчал и принялся отряхиваться. Разве это заклятье умом поймешь? Мало того, что чёртово, так еще и бабье.
Сидели, слушали, как мухи жужжат, размышляли. Панна Хелена пригорюнилась над своим полумёртвыми думами, Анчес по врождённой кобельерской самоуверенности силился заклятье постичь, а казацкий разум над починкой шаровар трудился – очень неудачно порвал. Надо зашить, пока очи видят, а не в кошеле
— День-то нынче, по всему видать, неудачный, — пробормотал Анчес. – Вот и не свезло.
— Пакостный день, — согласился Хома, поплёвывая на пальцы, дабы надежнее приладить лоскут на место.
Тихий звук заставил гайдуков вздрогнуть – полумёртвая красавица хихикнуть вздумала. Парни смотрели, как она бесстыже закинула руки за голову, запустила пальцы в густые – белые или черные, уже и не понять, но уж точно — яркие локоны. Затем панна уперлась ножкой о подоконник, томно потянулась. И те мертвецкие потягуськи мигом гайдуков вышибли в соседнюю комнату…
Неглубоко и неровно дышал на скорбном ложе помиравший, но всё никак не померший, старый лях, стояли хлопцы, пялились друг на друга и вообще дышать боялись. Вцепился в рукоять пистоля Хома, да чем тут оружие поможет? Страшная сущность за стеной сидела. Красотою своей и бесчувствием очень страшная. Не должно такого быть, чтобы живое существо со взятой взаймы душой ходило по миру и соблазны учиняло. Да и истинная ли в ней душа? Сунули той ночью что-то второпях, небось, ведьма не цельную душу и вложила. Э, вовсе грешное дело.
Хома осторожно попробовал перекреститься, расцарапал пистолем нос. Нет тебе спасения, казак! Нужно делом себя занять, а то грешник, да ещё и портки драные…
… Шаровары Хома починил, а тут как раз и хозяйка вернулась. Выгнала гайдуков, села у одра умирающего. Пила воду, вкушала краюху вчерашнего хлеба, слушала, как умирающий тяжко дышит, да над чем-то думала.
Хома не переставал удивляться тому, что хозяйка обедает сугубо ничтожно. Разве то пища доброго человека? Срака у этих ведьм заместо головы. Этак удосужиться приказать и слугам таким же ужином довольствоваться. И как тогда вообще жить? Впрочем, панночка вообще не ясно, чем питается – за едой её гайдукам видеть не приходилось. Может, вообще не харчуется? Этакая дурная бережливость!
— Вы, соколы, еще раз за двор вылетите – на себя пеняйте, — сказала из-за двери ведьма.
Гайдуки вздрогнули. Анчес прекратил ловить мух.
— А мы що? – оправдался Хома. – Я тут с оружьем. Вычищаю. Вон, шомполом дыру в штанах продрал.
— Я так вообще сиднем сидел, шпагу чистил, — поспешно поддержал кобельер. – Готовимся.
— Потом казнь вам выдумаю, — посулила ведьма. – А сейчас слушайте, что делать станем…
***
Сгущались сумерки, двигался по тропке, вьющейся меж кустов терна и шиповника, ведьминский отряд. Хозяйка шагала впереди, небрежно поддерживая юбки. Хома плелся следом, старясь не цеплять колючие ветви, и не решаясь оглядываться – след в след шагала панночка. Пугала или не пугала, не поймешь – только когда на плече у хрупкой девы покоятся две лопаты, кирка, да тяжеленный молот – оно всяко как-то неспокойно. Двинет по темечку,
Не-не, птичек еще не хотелось. Ладно бы щебетать, а то ведь и нагадят. Не для того голова Хомы Сирка разные науки превосходила, чтоб её ошметки случайный горобец засерил. Но вообще не дело – панночка какая ни есть, а всё ж дивчина – что ж ей тяжёлое тащить?
Хома обернулся и знаком показал – давай молот с киркою, подмогну. Нежноликая панна свободной от груза дланью немедля скрутила дулю, да и ткнула ею в лицо добродетеля. Казак в сердцах сплюнул под куст. Вот и проявляй учтивость. Дура мёртвая!
Шли по какому-то заросшему саду. Сгибались ветви яблонь под грузом еще зелёных, но на диво крупных яблок. Хома обдумывал вопиющую бабскую несправедливость. И его заедало – дуля была размером чуть ли не дитячу, и потому особо обидною.
Казак обернулся и укоризненно покачал головой. Мертвячка высунула язык – розовый, вполне живой и наглый. Тьфу, тоже ведьмой стала. Волочет на себе с пуд железяк, да ещё дразнит, подлая!
От злости страх отступил. Хома собрался выказать, что вовсе и не стеснён безумной панночкой за спиной. Нет, то надо показать! Пусть себе не думает. Лучше кулаком погрозить – пусть место знает и свое мертвенное колдовство попридержит.
— Шутки шутите? – тихо спросила ведьма, останавливаясь. – По саду вышли с девками погулять, холопья безмозглая кровь, так?
Слуги замерли. У Хомы заранее в груди спёрло от предчувствия очередного задыхательства, Анчес оледенел с поднятой рукой, так и не успев яблоко с ветви цапнуть. Даже Хелена шевелений избегала – так грозен был голос ведьмы. Смотрела из-под платка хозяйка, глаза по-волчьи мерцали…
Ничто горло Хоме не перехватывало, только враз отнялась левая нога. И повалился казак на траву, словно конь, сраженный безбожною басурманской пулею. Эхом отозвался шум падения рядом – гишпанца колдовство тоже не миновало, завалило.
— Да за что, пани Фиотия, идём же мы, идём, — пискнул кобельер, пытаясь сесть и двумя руками тиская ногу, превратившуюся в бесчувственное полено.
— Уроком будет, — проскрипела ведьма, пристально глядя на свою ученицу – Хелена выстояла, пусть ссутулившись, но лишь крепче прихватила древки на хрупком плечике. – Ступайте, пока вовсе не зачервивели.
Пришлось скакать следом – у гишпанца правая нога обесчувствела, у Хомы левая – обхватившись за плечи, прыгали за хозяйкой и полумёртвой землекопшей. Чуть приостановишься – дых подпирало так, что сразу три шага вперед махнешь.
Выскакали к старой изгороди, ведьма махнула – здесь, мол, ждите. Гайдуки в изнеможении повалились на траву. Вовсе уже стемнело, завели свои скрипучие песни сверчки-цикады. Хома утирал разгоряченное лицо, рядом пан Анч выпутывался из угодившей промеж ног шпаги.
— И что оно? – спросил казак, с опаской поглядывая в сторону, куда ушла ведьма.
— Да отпускает вроде, — прошептал гишпанец, щипая свое колено.
— Отпускает, — признал Хома, вертя ожившей в сапоге ступней. – Я про иное. Чего сюда шли, а?