Дети Гамельна. Ярчуки

Валин Михаил

— Да, этак снарядившись, отчего ж на вовкулаку и не сходить? У них шкуры дорогие, панове в Варшаве большие деньги сулят, – качал седой головой кузнец…

***

Остывали сияющие пули, Хома, сберёгший лишний золотой, вдруг махнул рукой на то сбереженье и еще заказ сделал. Готовый новый молот у кузнеца в товаре имелся: окалину счистили, отверстие сготовили, вмиг залили внутрь расплавленный дирхем (да, что его за червонец считать – всё одно затертый был, и вовсе басурманский), заполировали наскоро, добрую рукоять приспособили, расклинили надёжно.

—

Чудная вещь, — молвил кузнец, любуясь работой. – Сроду так бездумно инструмент не портил. Но пригоже вышло.

— Бездумным временам – бездумное оружье, — философично вздохнул Хома, прощаясь с рукастым казаком.

***

В шинке дело шло так разудало, что Хома аж крякнул, в окошко заглянув. Пан Тадзеуш и панночка изволили удалиться, зато на лавках, да и на столах, меж блюд, кружек, огрызков и костей вповалку спали вояки Лащинского – почему-то полуголые, а иные и вовсе чисто в адамском наряде. За своей стойкой горько рыдал шинкарь. Истинный лазарет, а то и вовсе покойницкая. Хома в полнейшей растерянности попытался перекреститься, но вовремя удержал руку, вознамерившуюся с вывертом ущипнуть хозяина. И что в мирном шинке сделалось-то?

У задней двери сидел пан Анчес, держал на коленях преогромнейшую миску с жареными в пряностях куриными ножками и усердно жрал.

Хома поставил молот на приступок, не церемонясь, выхватил из миски пару ног – гишпанец пытался возразить, но не смог – во рту хрустели перемалываемые кости.

— По-хр-тра-хр-ви-хр-лись? – спросил Хома, торопливо обгрызая ножку.

— Ы? – уточнил кобельер, кивая себе за спину.

— Ы-ы, — подтвердил Хома, отвоевывая ещё пару курячьих ляжек.

— Хррр! – раздраженно ответствовал гишпанец, впихивая в пасть очередную курятину.

Впрочем, миска уже показала дно.

— Так что там с лыцарством? Горилка недобрая пошла? – спросил Хома, облизывая пальцы.

— Отчего ж недобрая, раз упились? – справедливо удивился кобельер, вытирая ладони о голенища. – Самая что ни на есть, добрая!

— А в срамном виде отчего общество?

— Так проигрались. Как в азарт вошли, так всё насквозь на кон летело. И свитки, и шаровары, и саблюки с пистолями. От то ж игра шла! Эх, ты бы видел! Кресты с шей рвали, исподнее скидывали. А уж как кости выпадали?! Редкостное дело, прям даже и не расскажешь, — гишпанец в полном изумлении закрутил буйной шевелюрой.

— А выиграл-то кто?

— Да разве поймешь? Вроде все проигрались.

— Как это «все»? Не бывает такого!

— Как же не бывает, ежели вполне бывает. Иди вон, растолкай любого. Подтвердят.

— А шинкарь? – дивясь, вопросил Хома.

— И шинкарь подтвердит. Он там, что, сильно убивается?

— Слезой брызжет изрядно.

— Вот же горемыка. Да, враз шинок и все хозяйство проиграть, такое не с каждым случается.

— Так это чьё теперь? – пробормотал Хома, обводя взглядом двор и добротные клуни.

Гишпанец поковырял в зубах, поразмыслил и высказал догадку:

— Полагаю, хозяйство теперь шинкарской

дочке полагается. Вообще-то, я ей расписки оставил.

— Зачем оставил? – поразился окончательно запутавшийся Хома.

— Как, зачем? Отец дивчину проиграл, будто она скотина какая. Вовсе она не скотина. Приятная особа, хотя и невеликого ума. Пусть уж живёт и носом не хлюпает. Мы, гишпанцы, народ благородный, — Анчес сдержанно рыгнул, поморщился и прикрыл пасть ладонью. – Тьфу, и на какое горе мы ту мадеру допивали? Нет, что бы токаем пробавляться, от него рыгание куда духовитей!

Хома решил о пухленькой дочке шинкаря не выспрашивать – оно и так понятно. Другая забота грозовой тучей скапливалась.

— Э, гишпанская твоя душа, так сейчас сердюки просыпаться да прочухиваться начнут. В срамном виде, в досаде и полном заблуждении.

— Еще не сейчас, — успокоил Анчес. – Да и нам что за горе? Хозяйка велела запрягать. Отбудем восвояси, пока тут гляделки продерут. Чего столбом встал? Запрягай. Гляди, дождёшься вечера.

Хома сплюнул и поспешил на конюшню. Гнедко и Каурый смотрели с осуждением. Только взялся выводить коней, как во дворе заскрипел голос ведьмы. Хома осторожно выглянул и узрел, как кобельер схлопотал крепкого поддупника. Взвизгнул, закрутился волчком, держась за отшибленное место, будто его по заду драгоценным молотом угостили. Слабы эти гишпанцы, просто удивительно мягкотелы. А ещё Европа!

Ведьма поманила кучера.

— Так я запрягаю, вы ж сами изволили повелеть, — напомнил Хома, пятясь за дверь конюшни.

Прихватило за грудиной, выскочил во двор, но упрямо разогнулся:

— Чего меня валтузить? От то вообще недостойно. Я при деле…

— Оружье возьми, варвар полоумный, — Фиотия приподняла юбки и достала из-под одежды вполне знакомые пистоли. – Заряды сделал?

— А чего ж не сделать? Полноценные пули имеем. Хоть старого кабана зачаровывайте в демона, враз с копытов свалю.

Темя ожгло болью – Хома почуял, что его за волосы пригибают ниже. Фиотия едва слышно проскрипела в ухо:

— Ты пошто оружье проходимцам отдал?! Тебе для того пистолеты покупали? Коновал трусливый!

— Чего трусливый? – скрежетнул зубами гайдук, ощущая, что кожа с волосьями медленно, но неотвратимо отделяется от положенного места. – Приказ ваша светлость на пальбу по сердюкам давала? А? А пальнул бы сам, что вышло? Порубили бы нас, так?

Волосы отпустили. Хома ухватился за пострадалую голову и сказал:

— Вот и я говорю! Без команды, какое же сражение учинять? Мы люди верные, но подневольные. Скажут – биться, живота не пожалеем! А просто так, отчего нам самовольствовать?

— Или приказ отдавать оружье был? – спросила коварная баба. – Или кто сам тот ловкий манёвр удумал?

— Так я что? Мигнули бы, я бы двоих вмиг свалил. А может и троих.

— Этакий стрелок отличный? – поморщилась чёртова ведьма.

— Опыт есть, — сдержано признал Хома. — Помнится, были мы с запорожцами у Корсуни, так я…