Дети, играющие в прятки на траве
Шрифт:
— Быть может, это к лучшему. Действительно — не знаю, — согласился Левер. — И не следует обманывать себя, а уж тем более — других. Толково не получится — умения не хватит. Но я вовсе не хочу туда, чтоб быть, как говорится, в гуще… И обратно не желаю. Здесь — полустанок, на котором я случайно вышел. Вряд ли навсегда — на время. Чтобы отдохнуть и поразмяться. Это ты подметил очень верно… Знаешь, на Земле когда-то, в старину, существовали обязательно заставы, где меняли лошадей. Обычно это было на больших дорогах, очень длинных, оживленных… Для меня вот здесь — та самая дорога. В некотором роде… Скоро снова в путь, но еще время есть — побыть наедине с собой, не думая о тяготах дальнейшего пути.
Я вдруг подумал: странно, нынче сложная эпоха, переломная, и всем бы срочно мобилизовать себя, жить напряженно, безоглядно, без дурных поблажек собственным причудам, ничего не оставляя впрок — ведь завтра может и не наступить! —
…как будто ничего и не случалось — никогда. Забыть совсем… Я понимал, что это было б лучшим выходом из положения. Спокойнее для всех, а для меня — так и подавно. Я ведь знал теперь нешуточный секрет: день рейда по округе. Думаю, немало бы нашлось желающих послушать, чтоя им скажу. А некоторым эти сведения — как подарок, и мечтать не смеют. Я почувствовал себя, ну, просто сказочно могущественным — шутка ли: кого хочу, того могу помиловать, спасти, кому хочу, тому, наоборот такой компот устрою!.. Правда, ни спасать, ни гадить я не собирался, вот в чем штука. Даже и не представлял, кому это конкретно может пригодиться. Но шальное обладание великолепной тайною меня буквально распирало. Я несмел молчать, а уж тем более — забыть… И я помчался к другу моему, Харраху, — поделиться новостью и все вдвоем обмозговать. Хороший парень, не зануда. Даже несмотря на то, что в школе был одним из лучших. Дома мне частенько ставили его в пример. Я, правда, слышал, что родители его, Яршая и Айдора, применяли этот же прием, но только образцом для подражания был я. Ачто, я в школе тоже успевал отлично, никаких вам затруднений. Я уж и считать устал, сколько учебных улучшений, начинаний и реформ, одну дурней другой, мне довелось за эти годы пережить, — и ничего, справлялся. Мы с Харрахом много раз смеялись над болванами из Общеобра, да и над педагогическими штучками родителей, конечно, потешались. Вроде бы и люди умные, а все туда же… Но зато он был значительно сильней меня. Нет, я не рос каким-то рохлей, размазней — подобно многим; крепкий был и ростом не обижен, но Харрах всегда давал мне фору, я же чувствовал — и в беге, и в прыжках, и когда тяжести таскали, и когда боролись в шутку, — в нем сидела дьявольская ловкость, там, где можно было силой одолеть или за счет отменной быстроты, он скоростью-то именно и брал. Я никогда не замечал, чтоб он особенно тренировался, — это от рожденья, и завидовать тут глупо… Словом, я примчался в дом к Харраху и все тотчас выложил. Нет, разумеется, не все. О том, что мой отец, да и его друзья, Яршаю в чем-то там подозревают, я, конечно, умолчал. Зря сеять панику — заслуга небольшая. Да и ни к чему. Во-первых, потому, что подозрение — еще не доказательство вины (учитель нам об этом в конце года много и подробно говорил, а летом его, правда, кто-то подстрелил, но это уже — в городе, в чужой округе) — нынче, как я слышал, каждый третий тут под подозрением сидит, и ничего, живут же люди!.. Ну и, во-вторых, мне незачем соваться в эти их дела, надеюсь, сами разберутся, коли уж приспичит, люди взрослые. Я в школе хоть и среди первых, но в таких проблемах пока слабо разбираюсь. А вот дата рейда — чего проще! И дурак поймет. Здесь, главное, решить, что ты-то сам, когда начнется заварушка, будешь делать. Ведь никак нельзя остаться в стороне.
— Вот это здорово! — Харрах буквально просиял, едва услышал. — Молодец, что сообщил. Такая информация!.. Другим не говорил?
— Я что, дурак?
— Тогда порядок. Значит, послезавтра… А не врешь?
— Да чтоб мне целый год ходить с поносом и девчонок не видать! — поклялся я. Был как-то случай: я приметил у реки, на берегу, шикарнейшие ягоды, ну, и объелся их, не зная даже, можно ли их в принципе брать в рот. А вечером у нас был с Минкой уговор — пойти гулять. Куда там!.. Вот с тех пор я эту клятву и придумал. Это уж когда совсем нет аргументов, очень страшная, ребята понимали.
— Эх, жизнь! Теперь, поди-ка, всех коснется, будет катавасия — что надо! — оценил Харрах.
Он большим пальцем смахнул со лба прядь рыжих волос и поднял на меня свои ясные зеленые глаза. А руки его привычным, умелым движением вставили блок сенсора в глубь очередной какой-то самоделки. В последнее время Харрах пристрастился для отцовских музыкальных инструментов делать разные приставки. Вероятно, можно было и на складе заказать, коль очень надо, или даже дать заявку на внеплановую разработку в городское Управление Технических Новинок, но Харрах предпочитал такие штуки сам изобретать. Оно, по правде, и понятно: никакой дурак из Управления не станет проверять и доносить, едва столкнется с чем-то необычным — сформулировать донос не сможет. Уж не знаю, что в итоге получалось, но Яршая уверял всех: мол, подобных добавлений сроду не видал — настолько хороши!.. Я тоже кое-что придумывал и даже пробовал изготовлять, однако дома это увлечение не слишком поощрялось: «Ты сначала изучи науки!» — говорил мне пафосно отец. В конечном счете он был безусловно прав, и все же, глядя на Харраха, я завидовал немного.
— Это что тут у тебя? — спросил я, тыча пальцем в собранный прибор. — Опять модальник?
— Супервизор. Для эфирного синхронизатора с пьезотональной частотой.
— Зачем? — не понял я. — Синхронизатору, как мне известно, визор ни к чему.
— В обычной жизни — нет! — Харрах задорно рассмеялся. — Только времечко сейчас — ого!.. Каналы информации все, к черту, перекрыли, города молчат. И косморетрансляторы заглохли. Жуть сплошная! А ведь знать-то хочется, что в мире происходит, правда? Вот отец и предложил мне…
Я невольно вспомнил давешние разговоры на веранде: мол, не только для симфоний держит наш Яршая всю свою аппаратуру. Неужели так и есть?
— Хорошая штуковина, — добавил с удовлетворением Харрах. — Возился десять дней. Даже одиннадцать. Все думал, не получится… Нет, одолел.
— И что-нибудь уже сумел услышать? — бросил я как будто между прочим.
— Ничего пока, — серьезно глянул на меня Харрах. — Я ж говорю: каналы перекрыты. Всюду — тишина… Твое известие для нас большая новость.
— Для кого это — для вас?
— Для папы и для мамы, ну, и для меня. А что такого? Мне об этом можно знать, а им — нельзя? Ведь это же не наш с тобой секрет, надеюсь…
Я ответить не успел. За поворотом мраморной дорожки, с двух сторон обсаженной высокими кустами и ведущей как раз к нам — к беседке, где я и застал Харраха, вдруг раздались голоса, и почти сразу перед нами появились двое: сам Яршая и какой-то совершенно незнакомый человек. Возможно, гость из города — у нас-то всех в округе я отлично знал: пускай и не здоровался за ручку с каждым встречным, так на самом деле не бывает, но уж лица точно помнил.
— А, кого я вижу! Питиримчик собственной персоной! — радостно приветствовал меня Яршая. — Здравствуй. Ты… по делу или как?
— Добрый день, — ответил я, смущаясь неизвестно отчего. Не буду же я все выкладывать при постороннем! — Просто так… Вот… забежал к Харраху. На минутку.
— Ну зачем же на минутку? Так не поступают. Разве ты спешишь? — Яршая с укоризной глянул на меня.
— Нет, — покачал я головой.
— Вот и отлично! Мы сейчас пойдем пить чай. Все вместе… Доктор Грах — милейший человек. Вы не знакомы? Ах, нуда, он прибыл к нам в больницу только нынче утром. Будет нас лечить. Теперь, надеюсь, хворых не останется совсем. А это — Питирим, сын вожака Бриона, нашего соседа, очень славный мальчик, любит музыку. (Тут он конечно же загнул, я музыку не больно жаловал, а если слушал и хвалил — то это ведь из вежливости, чтоб хозяина не обижать!)
Яршая был толстенький, маленький, лысый, очень подвижный человечек с широким приветливым лицом. Он знал массу самых немыслимых историй из далекого прошлого и вечно носился с каким-нибудь очередным своим сногсшибательным опусом. Энергия в нем била через край, хотя уже годков ему было немало — лет под шестьдесят, наверное. Его я искренне любил и уважал. Душевный дядька! И тем удивительней, что многие к нему, я знаю, относились без почтенья и настороженно. На Харраха он не походил совсем, однако это не мешало ему искренне, обняв сынка за плечи, приговаривать с особой, горделивой радостью: «Мой отпрыск. Истинное чадо!» А вот доктор Грах мне не понравился нисколько. Был он худ, высок и прям, точно к его спине — однажды и навеки — привязали палку, так что ни согнуться, ни ссутулиться хоть малость он уже не мог. Длинные черные волосы спускались за ушами и, как диктовала нынешняя мода, были связаны в изящные пучочки — с каждой стороны по паре. Но особенно мне не понравился взгляд Гра-ха — очень быстрый, словно режущий, и вместе с тем тяжелый, я сказал бы, угнетающий какой-то. По всему — недобрый человек, а вот Яршая с ним, поди ж ты, и приветлив, и учтив, и ласков, даже что-то дружеское было в том, как обращался он к приезжему врачу. И странно, отчего это вдруг Грах, едва прибыв, помчался в гости к музыканту? Почему не к нам, к примеру, если уж намерился визиты наносить? Ведь мой отец-то будет поважнее!.. Может быть, они приятели с Яршаей — встречались еще прежде? Или, может, он поклонник композитора? А что, таких фанатиков, я слышал, много. Только он не больно-то похож на почитателя, не из балдеющих ценителей, как я себе их представлял. Скорей — наоборот. Скорее уж Яршая перед ним готов пошаркать ножкой — и не думает стесняться… Темный лес! Пойди пойми их, этих взрослых!