Дети Ивана Соколова
Шрифт:
Я уцепился рукой за ребро ящика и крепко держался, так, чтобы не выпасть из машины.
Несколько раз грузовик замедлял ход. Что, если сейчас он остановится и немцы стащат брезент?..
«Скажу, еду маму искать, — решил я. — А будут приставать, дам огурец».
Машина несколько раз останавливалась, но ненадолго.
Когда же шофер заглушил мотор, я выглянул из-под брезента, увидел развалины и услыхал привычный мне грохот и свист.
Даже местность показалась знакомой. Отсюда недалеко
Я ухватился рукой за борт, перелез через него, повис и спрыгнул.
Быстро свернул в сторону и снова зашагал по знакомым кварталам, будто я и не покидал Сталинград.
Глава четырнадцатая
ТИШИНА И КАНОНАДА
Все так же у берега Волги не прекращалась битва, дымилась земля и развалины озарялись бледными вспышками.
Гитлеровцы уже не пыжились. У них и походка изменилась. Стали торопиться, будто кто их подгонял или заставлял бегать наперегонки.
Кругом кипели уличные бои. А в Дзержинском районе, на улицах ближе к вокзалу, все еще было как в тылу. Здесь стояли их кухни, склады, мастерские, маскировались машины.
В блиндажах, землянках и подвалах все еще жили наши: старики, дети, больные. Им больше не грозили угоном. Куда угонять, когда сами гитлеровцы окружены.
Мы уже хорошо знали о том, что началось наступление наших войск.
Немецкие солдаты на все лады стали повторять такое милое всем нам, ютившимся в норах, слово «капут».
Теперь я искал не только сестренку, но и «бабку» свою Наталью.
От хлеба не осталось ни крошки, и я только думал: что бы поесть?
Шура исчезла так же, как и Оля. Как говорят, и след простыл!
В блиндажах было много стариков и старух. Никогда раньше я не видел столько старых людей. Глаза у них впали и помутнели, но все они были очень любопытными.
Куда ни придешь, начинали расспрашивать о том, что наверху делается; спрашивали, уже не обращая внимания на то, что я маленький.
Многим я непременно кого-то напоминал. И со мной делились последним куском.
Однажды, когда в поисках пищи я рылся в помойной яме, рядом со мной оказался узкоплечий человек.
Он ко всему приглядывался и шарил палкой. Лицо его было бледное, усталое, виски седые, а бороду, редкую и колючую, видно, отпустил недавно. Он увидел меня и обрадовался. Мне показалось, что он вот-вот упадет.
— Давай вместе искать, — сказал он и закашлял.
Я усадил его на нижние ступеньки развалившейся каменной лестницы и стал смотреть по сторонам. Ничего не увидел и пошел дальше.
Вскоре наткнулся я на целую кучу еще теплых конских кишок.
Узкоплечий обрадовался моей добыче, подскочил, когда увидел меня, и сразу же заторопился.
Я нес кишки, а он все время забегал
Мы шли, прижимаясь к развалинам, перелезая через наваленные груды щебня, а посередине мостовой шагали гитлеровцы.
Отсюда было совсем близко до площади, где над развалинами возвышалось уцелевшее здание 3-го Дома Советов — военная комендатура.
Мы спустились в полуподвал. Невысокая, очень худая женщина с грудным ребенком на руках первым делом посмотрела на кишки.
Дядя Агафон познакомил меня с ней и сказал:
— Ульяна у нас всеми карточками заведует. Только отоваривать нечем. Будешь у нее агентом по снабжению.
Меня встретили, как желанного гостя.
Я же по достоинству оценил пышущую жаром плиту, уставленную горшками с водой.
На досках лежали люди, прикрытые рваным цветным ковром; вскоре и я улегся рядом.
Здесь определилась моя новая специальность.
Ежедневно, когда чуть светало и затихал обстрел, я отправлялся искать пищу.
Захватчики доедали свою конницу. Каждая лошадь была ободрана до самых костей. Кишки и кожу они еще выбрасывали, и надо было вовремя их обнаружить. О конине я и не мечтал.
Все обитатели полуподвала с нетерпением ждали моего возвращения. Когда мне удавалось добыть кости, тетя Ульяна варила холодец. Кожу она долго палила перед варкой и промывала кипятком.
Стало трудно и с водой. Ударили морозы. Волга покрылась плотной коркой льда. Первый снег недолго сверкал белизной. Он почернел, посерел и покрылся ржаво-бурыми пятнами. Снег заменял нам воду. Глотаешь снег, а все равно воды хочется.
Разыскивая пищу, я чувствовал себя по крайней мере артиллерийским наблюдателем, только без стереотрубы. И мне надо было все видеть, да так, чтобы самому оставаться незамеченным.
Все трудней и трудней стало добывать еду.
Я бродил невдалеке от здания военной комендатуры. Там стояли кухни. Гитлеровцы около них не были такими голодными, как другие. Там чаще можно было напасть на отбросы.
Как-то я увидел — солдат комендатуры вылил огуречный рассол.
Я выждал и, когда можно было подойти ближе, дощечкой собрал замерзший рассол, которому тетя Ульяна очень обрадовалась, так как у нас не было соли.
— Слезы соленые, — говорила Ульяна, — подсолила бы, а слез нет.
— Наши слезы не соленые, а горькие, — возразил ей кто-то.
— А им еще горше будет. Узнают, почем фунт соли, — сказал дядя Агафон.
Стоило ему только услыхать знакомый рокот наших дальних бомбардировщиков или ночников, как он начинал тихонько насвистывать авиамарш. Ревут моторы, а он свистит.