Дети капитана Гранта

Верн Жюль Габриэль

— Откуда же тогда этот шум? — спросил Том Остин. — Слышите, как он приближается?

— Уж не лавина ли? — сказал Мюльреди.

— Невозможно! — возразил Паганель. — Это настоящий звериный вой.

— Сейчас увидим, — сказал Гленарван.

— И увидим с оружием в руках, — добавил майор, беря свой карабин.

Все выскочили из казучи. Уже наступила ночь, темная и звездная. Наполовину обглоданный диск убывающей луны еще не показывался на небе. Северные и восточные вершины тонули во мраке; еле можно было различить фантастические силуэты нескольких ближайших

утесов. Вой — вой перепуганных зверей — приближался. Он несся со стороны гор, погруженных во мрак. Что там происходило? Вдруг на плоскогорье обрушилась бешеная лавина — лавина живых существ, обезумевших от страха. Все плоскогорье, казалось, заколебалось. Неслись сотни, быть может тысячи, животных, производивших, несмотря на разреженность воздуха, оглушительный шум. Были ли это дикие звери пампасов или только стадо лам и вигоней? Гленарван, Мак-Наббс, Роберт, Остин и оба матроса едва успели броситься на землю, как этот живой вихрь промчался в нескольких футах над ними. Паганель, видевший ночью лучше, чем днем, и оставшийся на ногах, чтобы все разглядеть, был мгновенно сбит с ног.

В этот момент раздался выстрел. Это майор выпалил наугад. Ему показалось, что какое-то животное упало в нескольких шагах от него, а вся стая в неудержимом порыве уже неслась еще с большим воем по склонам, освещенным отблеском вулкана.

— А! Вот они! — раздался голос— голос Паганеля.

— Кто это «они»? — спросил Гленарван.

— Да мои очки. Как не потерять их при такой сумятице!

— А вы не ранены?

— Нет! Помят немножко. Уж не знаю только кем.

— Вот кем, — отозвался майор, таща за собой застреленное им животное.

Все поспешили вернуться в казучу и при свете очага стали рассматривать добычу Мак-Наббса.

Это было красивое животное, похожее на небольшого верблюда, только без горба. У него была изящная головка, стройное тело, длинные, тонкие ноги, шелковистая светло-кофейного цвета шерсть с белыми пятнами на брюхе.

Как только Паганель увидел его, он воскликнул:

— Это гуанако!

— Что такое гуанако? — спросил Гленарван.

— Животное, годное в пищу, — ответил Паганель.

— И вкусное?

— Очень вкусное. Пища, достойная богов Олимпа! Я же знал, что у нас будет на ужин свежее мясо! Да еще какое мясо!..Но кто же освежует тушу?

— Я, — сказал Вильсон.

— Прекрасно! А я берусь зажарить мясо, — добавил Паганель.

— Вы, стало быть, и повар, господин Паганель? — спросил Роберт.

— Конечно, мой мальчик, раз я француз — ведь в каждом французе сидит повар.

Через пять минут Паганель уже раскладывал на раскаленных углях очага большие куски дичи. Десятью минутами позже он подал своим товарищам преаппетитно зажаренное «филе из гуанако». Никто не стал чиниться, и все накинулись на эту «пищу богов».

Но при первом же глотке, к великому изумлению географа, на лицах всех присутствующих появилась гримаса, сопровождаемая единодушным: «Фу!».

— Отвратительно! — сказал один.

— Совершенно несъедобно! — добавил другой.

Бедный ученый, попробовав

сам своей стряпни, принужден был сознаться, что это жареное мясо было действительно несъедобно даже для голодных людей. Его товарищи стали подшучивать над ним, к чему, впрочем, он отнесся очень добродушно, и подняли на смех «пищу богов». Паганель ломал себе голову над вопросом, каким образом вкусное, всеми ценимое мясо гуанако могло сделаться таким несъедобным в его руках. Вдруг его осенила мысль…

— Понял! — воскликнул он. — Понял, черт побери! Я знаю теперь, в чем тут дело.

— Быть может, это мясо слишком долго лежало? — спокойно спросил Мак-Наббс.

— Нет, язвительный майор, это мясо не слишком долго лежало, а оно слишком долго бежало. Как мог я упустить это из виду!

— Что вы хотите сказать, господин Паганель? — спросил Том Остин.

— Я хочу сказать, что мясо гуанако хорошо только тогда, когда животное убито во время отдыха. Если же за ним долго охотились и оно много пробежало, мясо его становится несъедобным. И вот по отвратительному вкусу нашего жаркого я могу заключить, что это животное, да и вообще все стадо, примчалось издалека.

— Вы в этом уверены? — спросил Гленарван.

— Совершенно уверен.

— Но какое же происшествие, какое явление природы могло так напугать этих животных и выгнать их из логова, где им надлежало бы теперь спокойно спать?

— На это, дорогой Гленарван, я не в состоянии вам ответить. Поверьте мне, не стоит искать дальнейших объяснений, а давайте лучше спать. Что касается меня, то я просто умираю от желания уснуть. Ну как, будем спать, майор?

— Будем спать, Паганель!

Подбросили топлива в очаг, и каждый завернулся в свое пончо. Вскоре раздался богатырский разнозвучный храп, причем громче всего выделялся среди этого гармоничного оркестра бас ученого-географа.

Один Гленарван не сомкнул глаз. Его томило какое-то смутное беспокойство. Мысли его невольно возвращались к этому стаду гуанако, в необъяснимом ужасе мчавшемуся в одном, общем направлении. Их не могли преследовать хищные звери — на такой высоте хищных зверей почти нет, а охотников и того меньше. Что же пробудило в гуанако этот ужас, погнавший их к пропастям Антуко? Гленарван предчувствовал надвигающуюся опасность.

Однако под влиянием полудремоты мысли его приняли другое направление, и тревога сменилась надеждой. Завтра он со своими спутниками очутится у подошвы Кордильер. Там начнутся настоящие поиски капитана Гранта, и, быть может, они вскоре увенчаются успехом. Он мечтал о том, как будут освобождены от тяжкого плена капитан Грант и два его матроса. Картины одна за другой проносились в его воображении. Порой его отвлекало от них потрескивание искорки, взлетавшей над очагом, или яркая вспышка пламени, освещавшая лица его спавших товарищей и бросавшая беглые тени на стены казучи. Но потом его с еще большей силой стали томить предчувствия. Он полубессознательно прислушивался к доносившимся извне звукам, объяснить происхождение которых среди этих пустынных вершин было трудно.