Дети пустоты
Шрифт:
Мы сидим на промерзших ящиках, обнаруженных в сугробах. Холодно. Свистит ветер, сыплется сверху мелкая снежная дрянь. Скорей бы утро. «Когда темно, мороз кажется на пять градусов сильнее» — так всегда говорил Бройлер.
— Шмотки — в минусах. Все косари местные на дыбки встали, — Тёха коротко матерится, встает с ящика и бьет Сапога ногой в лицо.
Тот, не ожидав удара, кубарем летит в снег. Шуня ойкает, Губастый, до этого что-то втиравший Хорьку про Дальний Восток, испуганно умолкает.
— Запомните,
Сапог, отвернувшись, вытирает окровавленное лицо снегом. Мы молчим.
К утру становится так холодно, что зуб на зуб не попадает даже у Хорька, одетого в длинный бабский пуховик. Шуня сидит на ящике, как птица на ветке, натянув куртку на худые коленки.
От станции временами доносится искаженный голос диспетчера и гудки поездов. Светает — темно-синее небо над заснеженными крышами складов становится серым. Надо что-то делать, иначе хана — это понимают все. Наконец Тёха говорит:
— Губастый, Хорек— костер. Пятёра, возьми две штуки. Скатайтесь в Гурловский, купишь ей… — следует короткий кивок на встрепенувшуюся Шуню, — джинсы и зимнее чего-нибудь на ноги.
— Ой, Тёшенька, а за две тысячи приличной обуви не бывает… — начинает Шуня, но под тяжелым взглядом Тёхи умолкает.
— В секонд-хенде возьмете. Или на барахолке. Пятёра, понял?
Я киваю, беру деньги и шагаю по снегу к просвету между кирпичными стенами. Шуня подхватывается и догоняет меня. За нашими спинами трещат ветки — Губастый и Хорек с энтузиазмом крушат окрестные кусты. Я оборачиваюсь — Сапог как сидел, так и сидит на ящике в стороне от всех. Обиделся. Еще бы. Виновата-то наверняка вот эта оторва, что уже взяла меня под ручку и начала щебетать что-то про фасоны и размеры. Причем все понимают, что виновата Шуня. Но при этом все понимают, за что получил Сапог. Все — кроме него самого…
Глава седьмая
Карета подана!
Гурловский оказался то ли поселком, то ли городком километрах в пятнадцати от станции. Доехали мы туда без проблем, на маршрутке. Всю дорогу мы боялись, что нас накроют косари, Шуня даже специально умыла лицо снегом, стерев всю свою боевую раскраску, и низко надвинула капюшон, но пронесло.
Расцвело еще не до конца, а может, тут всегда такая серь. Город утопает в снегу. Я даже подумал, что его специально не убирают с улиц — копят для чего-нибудь.
Серые пятиэтажки, много своих домов за высокими заборами. Наверное, тут хорошо летом — зелено, тихо. В стороне дымит какой-то завод. Людей на улицах мало, в основном бабульки с сумками. Рядом с автовокзалом обнаруживается рынок— ларьки, магазинчики, навесы. Мы довольно скоро находим палатку со шмотьем. Шуня долго и придирчиво выбирает джинсы и в итоге останавливается на каких-то расшитых цветами и стразами. Продавщица закрывает ее куском брезента, Шуня долго копается, примеряя обновку, потом недовольным голоском просит меня оценить.
— Пять баллов, — говорю я ей.
На самом деле ничего особенного — штаны как штаны. Главное — дешевые, всего триста сорок рублей. Тут вообще все дешево, не как в Москве.
Потом мы берем с рук у закутанной в пуховый платок бабки кожаные ботинки на меху за пятихатку с копейками. Тут выясняется, что эта растяпа посеяла в маршрутке перчатки. Приходится еще покупать ей и варежки за сотню.
Итого, на все про все ушла без малого тысяча. Нормально.
— Надо жратвы купить, пацаны там голодные, — объявляю я Шуне.
Она молчит, лицо красное и злое. Бабы всегда недовольны одеждой. Ничего, стерпится — слюбится.
Идем по улице, ищем продуктовый. На углу пятиэтажки, у ларька с сигаретами, топчутся трое парней лет по пятнадцати. Черные короткие куртки, спортивные штаны, вязаные шапочки. Ясно — местные…
Нам надо было бы свернуть, но я поздно сообразил — они уже заметили нас. Заметили — и сразу сделали стойку, как охотничьи собаки.
— Если че, — быстро говорю Шуне, — беги на вокзал и езжай к нашим. Поняла?
Она молчит. Я скашиваю глаза — тьфу, блин! Эта фифа уже изобразила на личике завлекательную улыбочку, глазками хлоп-хлоп! Ну, сейчас начнется…
— Э, пацан! — Троица подваливает к нам на негнущихся ногах, этакой особой «крутой» походочкой с закосом под качков.
Вообще-то парни не сильно здоровые, раз на раз я уделаю любого. Но их трое, и они у себя в городе.
Начинаются гнилые терки — кто такие, откуда?
— Мы с Ленина, — отвечаю.
В каждом городе есть улица или район Ленина. Обычно это всегда прокатывает.
— Кого оттуда знаешь? — продолжает допрос их основной, смуглый парнишка с прыщами на щеках.
Это еще проще. Перечисляю уверенным голосом:
— Лысого. Никитоса. Тимура. Панкрата.
Леплю, что называется, от фонаря. Но хоть раз попасть должен.
— Панкрат — автор, — солидно вставляет один из парней.
Я киваю. Основной недовольно дергает щекой и с усмешкой произносит:
— Он же в армейке.
— Ну и хули? — Я пожимаю плечами. — Панкрат мой братан двоюродный.
По растерянным лицам местных понимаю — йес, попал в десяточку!
— Ну ланн-на тада-а, — врастяжку говорит смуглый. — Че, гуляйте, молодежь. Ха-ха!
Смеется он «для понту», чтобы его гаврики не подумали, что скиксовал. Типа «я вот отпускаю их, потому что пацан по понятиям все сказал». Ну и прочие тыры-пыры…
Слава всем богам, Шуня промолчала, не влезла в базар, только лыбилась всю дорогу, как кукла Барби. Один из местных на нее пялился так, что чуть зенки не выпали. И что они все в ней такого находят?