Дети пустоты
Шрифт:
И еще: в реальном деле толку от таких немного. А вот нагадить по мелочи они могут запросто. И гадят, всем и везде, в меру возможности. Словом, хоть и крупны размером, хоть и аккуратны на вид, а твари они все же мелкие. И притом дешевые.
— Э-э-э… Тут у вас наша… э-э-э… ученица… вот, — выдавливает из себя Тёха.
Он старательно косит под дурачка. Шуня опять шмыгает, гремит наручником, обращая на себя внимание.
— Ученица? — ласково улыбается косарь. Глаза у него ленивые, пустые, как бутылки. — И на кого ж вы ее учите, господин пи-да-гог?
— Не, я не учу, — Тёха сует руки в карманы. — Учитель с нами был. Наш старший… Э-э-э… Отстали мы… Группа… Э-э-экскурсия. Домой… Э-э-э… едем, вот.
— А документики? — еще ласковее интересуется капитан.
Мне чудится даже, что он начинает примурлыкивать, как сытый кот. Кот, играющий с мышью.
— У него… у старшего… э-э-э… документы…
— Поня-ятненько… — тянет косарь, рассеянно глянув в окно.
Поезд останавливается, за пыльным стеклом плывет залитый мертвым светом фонарей перрон, по которому бегут люди с «типа хрустальной» посудой в руках. Слышны истошные выкрики:
— Хруста-аль! Недо-орого! Хруста-аль! Фужееры, бока-алы, рю-юмки!
Я вспоминаю — станция называется Вековка, а где-то неподалеку располагается город — Гусь-Хрустальный. Поезд стоит тут аж целых полчаса, наверное, для того, чтобы барыги могли охмурить как можно больше пассажиров и втюхать им свой звенящий и бьющийся товар.
— Короче, так, — капитан хлопает ладонью по столу. — Три червонца — и забирай свою… хм… ученицу, хе-хе. Или я ее заберу, хе-хе. Да и вас, путешественников, заодно.
Сапог, подпирающий косяк у меня за спиной, тихо матерится. Три червонца — это тридцать тысяч. А у нас всего пятьдесят пять. Было в Москве. Теперь, после покупки билетов, меньше. И будет еще меньше, из-за Сапога и Шуни.
Но Тёха согласно кивает. Вот он лезет в карман. Вот оборачивается ко мне и спокойно так говорит:
— Пусть Губастый и Хорек за пирожками сбегают.
Я сперва не понимаю — за какими на фиг пирожками? Но Тёха еще и подмигивает, причем не мне — Сапогу. Тот начинает улыбаться, вытаскивает меня за рукав в коридор, оглушительно шепчет в ухо:
— Шухарись тут. Я за нашими. Скажешь Тёхе — встречаемся у складов за депо…
Тогда мне становится все ясно и понятно. И еще — страшно.
Сапог убегает, выбивая пыль из грязных железнодорожных ковриков, которыми застелен вагон. В тамбуре уже звенит барыжный хрусталь, слышится заливистый смех проводницы. Я прикрываю дверь в купе, оставляя небольшую, в три пальца, щель. Через нее мне хорошо видно, как Тёха достает левой рукой из кармана перетянутые резинкой деньги. Косарь наклоняется, привстает, что-то говорит — гомон в тамбуре забивает его слова.
Тёха отрицательно качает головой. Капитан, криво усмехнувшись, лезет в карман и кидает на стол ключи от наручников. Проворная Шунина лапка — цоп! — хватает их, и одновременно Тёха вытаскивает из кармана правую руку. На пальцах тускло блестит оловянный кастет. Хлесть! Я вздрагиваю. Капитан отлетает назад, влипает в угол купе. Поперек его высокого лба наливается багровым жирный рубец. Он закатывает глаза, роняет голову на грудь…
С грохотом отъезжает дверь. Шунины вытаращенные — в пол-лица — глазища, в которых нет ни капли страха, только восторг. Еще бы, такое приключение! Дурында…
— Ходу! — горлом рычит из-за Шуниной спины Тёха.
И мы бросаемся к тамбуру. Нам навстречу движутся двое хрустальных барыг, камуфлированный мужик в меховой шапке и баба в телогрейке. У них в руках коробки, из которых торчат сверкающие горлышки ваз, какие-то фиговины с искристыми висюльками…
— Лю-юстры, лю-юстры, фуже-еры, кому фужеры! — профессиональным пронзительным голосом выпевает баба.
Я толкаю ее на мужика, проношусь мимо, за мной мчится хихикающая Шуня, следом топает Тёха.
Тамбур, остолбеневшая проводница. Мы ссыпаемся на перрон.
— Где? — на бегу кричит Тёха.
— У складов! — отвечаю я.
Он кивает, уверенно машет рукой — за мной, мол. Стало быть, они с Сапогом уже обо всем договорились.
Станция забита составами, пассажирами, торговцами, лотошниками, станция шумит и грохочет, звенит и гомонит на разные голоса. Пахнет углем, мочой и креозотом. Свет фонарей с высоких решетчатых столбов колет глаза.
Мы ныряем под вагон, на карачках пролезаем между огромными колесами, выскакиваем на другой перрон, едва не свалив блестящую тележку «Мороженое». Тетка в белом фартуке, надетом поверх пальто, что-то орет нам вслед — да куда там! Ищите, граждане, ветра в поле…
Наш сумасшедший бег заканчивается в заваленном снегом закутке где-то в стороне от залитых светом платформ. Тут темно и тихо. На пронизывающем ветру качаются голые ветки густого кустарника, сереет бетон забора, и мрачными глыбами нависают с трех сторон громады складов. Из щели между забором и стеной склада появляются три фигуры. Короткий тихий свист — наши. Губастый протягивает нам куртки.
— Сумки не взяли, боялись — не уйдем с ними, — говорит он.
Шуня тихонько ахает, — и только.
— Я это место давно знаю, — объясняет Сапог. — Прошлым летом ездил в Муром, ну и застрял тут, блин. Ночевать надо было где-то, а с вокзала косари прогнали. Лазил, лазил по окрестностям, до деревни даже добрался — везде местные, вломили один раз. А тут классно, тихо и нет никого!
Никто не спрашивает, откуда про место, где «классно», знает Тёха, но, видать, и ему доводилось тут куковать-вековать. Что ж, наше путешествие, только-только начавшись, едва не закончилось в местной косарне, и что будет дальше — хэ-зэ…