Дети Робинзона Крузо
Шрифт:
Будда их тогда всех потряс. И даже не напугал. То есть сейчас бы напугал, а тогда было так здорово, так великолепно. Это было чудо, и это была истина, и это был их друг. Ликование лишь сильнее сплотило их, а Икса (его одного!) бросило в объятья, где он и застрял... до сих пор. Чего уж тут скажешь.
Вот папаша: в глазах паника, беспомощность, он не хочет верить в самое страшное, а водолазы уже входят в воду. Спиной вперед, и волны беспощадно бьют их, они идут в море искать его дочь и дочь его старого приятеля-соседа. Уже все всем ясно, шторм, подводные течения крутят, ударяют о дно, где камни, и уносят на глубину; всем все ясно: девочки утонули. И водолазы
НЕКОТОРЫЕ СПОСОБНОСТИ БУДДЫ
Вот они стоят вчетвером на берегу в толпе любопытных. Мужчины из тех, кто посмелее, пытаются искать малышек в прибрежной полосе. Море бьет их и гонит прочь, шторм крепчает. Икс смотрит на лица друзей: он не знает, правда ли они были такими особенными, или он это сейчас придумал, ведь мальчишки есть мальчишки, но в их глазах нет жадного огонька любопытства. Может, у Икса он и был (ему стыдно, но вполне возможно, что он, как и толпа, жаждал зрелища, сочувствовал, конечно, но и ждал — сейчас уже не разберешь), но не у этой троицы. Особенно Будда: в первый раз Икс увидит то, что потом, став взрослым, научившись говорить штампами, определит как подлинное сострадание.
Две маленькие девочки и рыдающий папаша-картежник. Водолазы нашли их быстро. Если бы это безвольное дерьмо, помешанное на картах, опомнилось чуть раньше...
Их вынесли на берег и положили на песок. Сразу образовался плотный круг зевак.
— Расступитесь, — говорит спасатель, — нужен воздух.
— Моя родная! — ревет папаша-картежник, прижимая к себе мертвую дочь. — Ай-ай-ай-ай-ай! Доченька моя! Ну, нет, нет.. открой глазки, моя родная! Ай-ай...
У него забирают девочку, появляется врач, белый халат. Им делают искусственное дыхание, нажимают ладонями на грудь, пытаются оживить, но уже поздно.
— Пропустите, — Будда хочет пробиться к утонувшим девочкам. — Пропустите меня! Пожалуйста.
— Мальчик, иди отсюда! — говорит кто-то. — Не мешай!
— Я могу помочь! Еще не поздно.
— Иди отсюда! — гонят его строго. — Не до игр здесь. Видишь, что случилось?!
Папаша снова прижимает к себе дочь и ревет, идет с нею по пляжу; его рыдания и крики чаек: «Моя родная! Родная... Фьить. Фь-и-ить! Родная...»
Вторую девочку заносят в комнатку спасателей, ее некому прижимать к груди. Кто-то закрывает ее белой простыней, нечего так лежать, с непокрытым лицом, теперь уже нечего.
— Пожалуйста, помогите! — рыдает папаша. — Сделайте что-нибудь! Родная моя...
Его пытаются успокоить, забрать у него тельце; руки девочки висят в разные стороны, и так же свисают волосы, в которых застряли песок и жаркий сухой ветер.
Икс поворачивается и видит что-то странное. Вторую девочку оставили лежать в одиночестве в комнате спасателей (или это был медпункт?). Все заняты обезумевшим папашей-картежником. Кроме Будды и Михи. Они воспользовались несколькоминутным замешательством и входят в комнатку спасателей. Причем Миха, судя по всему, не знает, для чего. Икс и Джонсон направляются к ним.
— Миха! — Слышит Икс голос Будды. — Встань на двери и никого сюда не пускай! Что бы ни случилось.
— Хорошо, — отзывается Миха. Он слегка напуган, но встает в дверях, словно часовой.
Мальчики подходят. Миха жестом руки останавливает их и шепчет:
— Подождите.
— Что там? — Джонсон пытается заглянуть за его спину. — Чего вы делаете? Сейчас спасатели вернутся!
— Не знаю, — Миха неуверенно пожимает плечами. — Он просил не входить.
Икс стоит босиком на горячем асфальте, пятки обжигает, и он перепрыгивает в тень от козырька над дверью.
Через несколько минут произойдет одно из лучших событий в жизни Икса. Может быть, лучшее. Плата за него окажется очень высокой. Через несколько минут Миха закричит, а Икс обернется, почувствовав чужое внимание, и легкий ветерок похолодит его спину. Он ничего не обнаружит. Ничего необычного. Пляж, люди, море, чайки, ветер и жара. А поодаль, на автостоянке, припаркован шикарный черный лимузин BMW. В глянце капота плавится раскаленное и просоленное солнце, взгляд фар капризно-надменен, и решетка радиатора, как рот, который вот-вот снизойдет до ухмылки.
— Ты притворяешься хорошим парнем? — почему-то говорит Икс, глядя на эту спокойную роскошь для богатых: может, и мы, когда вырастем... — Просто хорошей машиной, добрым другом, да?
Автомобиль действительно очень хорош — создан для людей, для их блага. Но откуда эта заноза в сердце?
— С тобой что-то не так? — догадывается Икс. — Что?
Стоп! А вот здесь — стоп! Именно здесь сон меняется. Именно в этой точке воспоминание искажено. Потому что это обман и фальшь. Ничего подобного быть не могло. В их детстве впервые появились новые «москвичи» и «девятки», бегали по улицам «копейки» (в одной из них недавно задохнулся отец), ну и, конечно, «Волги», машины таксистов и высоких советских начальников. А вот начиненных электроникой черных Бумеров, словно из рекламного ролика рубежа нулевых-десятых, в закрытой советской стране не существовало. Да и в открытых странах тоже. В их детстве, почти четверть века назад, их еще не производили. Это обман! Но... почему?
— Ты притворяешься... — пытается повторить свой вопрос Икс и замолкает, чувствуя, что это не совсем то, и его снова куда-то уводят.
Стоп: воспоминание искажено. Все перевернуто. В действительности, когда Икс обернулся, он не увидел никаких автомобилей. Там даже не было автостоянки. Зато поодаль, на солнцепеке, сидела огромная собака, волкодав. Именно на том месте, где сон-фальшивка пытается подсунуть ему черный Бумер. Зачем?
Огромная кутанская собака, застыв под прямыми солнечными лучами, не сводила своих налитых кровью глаз с дверей медпункта. Тогда Икс подумал, что собака, верно, бешеная. По крайней мере, она порождала ощущение какой-то плохой болезни. Этот темный непроницаемый взгляд... И Икс как любой мальчишка на его месте, подняв круглый, с ладонь, камень, выброшенный когда-то на берег штормом, запускает им в собаку. И мощный волкодав испуганно шарахается в сторону. Оскаливает пасть, рычит на Икса, но пены на клыках не видно. Икс нагибается за следующим камнем. Собака предпочитает ретироваться, поскуливая, убегает в тень кустарника, где, лениво виляя хвостом, поджидают ее облезлые товарки. И вот что в действительности произошло: тоскливая заноза ушла из сердца, Иксу сразу стало спокойней и даже радостней. Он уже все знал и готов был смеяться, словно бешенство или какая-то другая плохая болезнь, витавшая в тот день над пляжем, ушла в тень.