Дети Ржавчины
Шрифт:
– Еды им надо… – пробормотал дед со злобой в голосе. – Покупай, сколько влезет! Если найдешь, у кого…
Он сунул руки под свои тряпки и принялся чесаться, не переставая вполголоса сыпать ругательствами. Я решился присесть на край кособокой скамейки, что стояла у стола. И тут мне стало немножко не по себе. На столе валялась засохшая надкушенная лепешка, а вокруг темнела размазанная кровь и клочки шерсти. Словно бы здесь разделывали свежеубитого кролика или кошку.
Я отвел глаза и тут же наткнулся взглядом на подножие кровати.
– Ты что, отец, сырыми крысами питаешься? – спросил я, брезгливо отодвигаясь.
– А кто мне их варить будет? – проговорил старик и почему-то засмеялся. Он нагнулся и вытащил из-под лежанки деревянный ящик с бурым порошком, в котором темнели несколько крысиных тушек. Насколько я понял, порошок был солью, пропитавшейся кровью.
Он повалял одну тушку пальцами, достал, понюхал. Я увидел, что рядом с его лежбищем стоит длинная палка. Вероятно, он поджидал, пока крыса выползет на стол, чтобы полакомиться его лепешкой, и в тот момент на нее обрушивался удар.
– Может, тебе чего принести? – предложил я, запоздало вспомнив, что в нашей повозке уже почти ничего не осталось из еды.
– Ничего мне от тебя не надо. Хочешь объедками старика накормить? Езжай своей дорогой, – он вдруг посмотрел на дверь. – А это тоже погонщик?
В проходе стояла Надежда, настороженно поглядывая то на меня, то на хозяина. Дубинка – в опущенной руке.
– Иди к лошади, – велел я.
– Я отогнала ее во двор, – ответила упрямая девчонка. – Ее с улицы не видно.
– Ну, дела… – пробормотал старик и вновь начал расчесывать тело.
Я представил, сколько грязи и насекомых скопилось под тряпками.
– Где люди? – вновь спросил я.
– Люди-то? Сгинули. В один день – как все ушли, так и не пришли. А кто остался – те тоже разбежались куда-то. Один я здесь.
– Куда же они ушли? И чего тебя с собой не прихватили?
– А на кой ляд я им нужен? Какой от меня прок? Вы бы меня повезли с собой?
– Повезем, если скажешь, куда тебе нужно.
– Нечего меня трогать. Ступайте своей дорогой. Я все еще думал, сказать ли старику, что вся его деревня вымерла, а тела соседей и родственников лежат окаменевшие у болота. Не похоже, что он сильно от этого расстроится, хотя, как знать… Но меня опередила Надежда.
– Дедушка, они все умерли, – проговорила она, внимательно наблюдая за ним.
– Умерли – значит, такая у них дорога. А я вот – жив! – он расхохотался. – Хоть брюхо и пухнет от крысиных кишков, а вот живой таки!
Он уставился в одну точку, обдумывая известие.
– Что ж, выходит, больше никто и не придет сюда? – растерянно проговорил старик минуту спустя. Но тут же спокойно добавил: – А и черт с ними. Полакомлюсь пока хвостатыми, а придет время – они мною пообедают.
Он искоса поглядел на меня.
– Кто ж их поубивал?
– Прорва убила.
–
Я решил, что пора прекращать пустую болтовню и переходить к делу.
– Старые вещи есть в деревне, отец?
– А ты пришел наши вещи забрать? – с неожиданной злостью проговорил старик, прожигая меня взглядом. – Погонщик… – он закончил фразу новым набором ругательств.
– Вещи у меня свои есть, – твердо ответил я, сбивая с него спесь. – Мне просто надо знать, откуда вы брали старые вещи.
– Почем я знаю, откуда их брали? Я уже сто лет нигде ничего не беру – ноги у меня не шевелятся, понял, ты, молодой?!
– Может, кто-то говорил, – терпеливо продолжал я. – Ты же столько лет прожил, все должен знать здесь. Может, вспомнишь – хорошие старые вещи, не ржавые.
– Не знаю никаких вещей. Мальчишки тут с железками бегали, а внучата мои… – он вдруг осекся, лицо его вытянулось. – Слышь, погонщик, а внучатки мои тоже померли?
– Не знаю… Не видел… – невнятно проговорил я, растерянно обернувшись к Надежде. – Были там какие-то дети…
Надежда шагнула вперед, заставив меня замолчать.
– Ну что ты, дедушка, – напористо заговорила она. – Внучата твои живые, спаслись. Только они ушли отсюда.
– Внучатки мои толковые, – мигом успокоился дед. – Знают, когда надо уходить.
Надежда вновь отступила за мою спину, успев бросить на меня негодующий взгляд.
– Были у них железки, – неожиданно сказал старик. – Таскали их из омута и сюда тоже приносили. Бывало, что торговцы старое железо спрашивали. Я, правда, не смотрел за этим, насмотрелся уже…
– Из какого омута, отец? – переспросил я, многозначительно взглянув на девушку. – Где он есть, этот омут?
– Ты погоди, молодой. Я говорю, что пацаны ныряли, да только достать никто не мог. Там обрыв, весь в камнях. Глубоко. И я вроде нырял, когда малой был. Что-то там видел, а что – не помню уже.
Я почувствовал, что Надежда схватила меня за рукав. Она что-то шепнула мне, но я не разобрал, потому что все внимание было приковано сейчас к старику, который лежал, разбитый параличом, чесался, гнил заживо и не знал, что слова его для нас дороже любого клада.
– Где омут? – настойчиво повторил я.
– Да что ты заладил про свой омут?! – с досадой отрезал дед. – Езжай через деревню, а за мостком сворачивай – сам увидишь, там два холма рядышком, как шишки торчат. Прямо промеж них и бери. Там по камушкам, по камушкам – не заблудишься. Если пешком пойдешь – долго добираться будешь, а на телеге – еще дольше. Дороги нет, колеса в камнях увязнут. Пешком ловчей.
Мы с Надеждой снова переглянулись. Я поднялся.
– Поехали, что ли? – слабо проговорил старик. И откинулся на свои тряпки, отвернувшись. Голос его вдруг стал слабым, почти неслышным, словно все силы он потратил на разговор с нами.