Дети Шини

Ида Мартин

– Один человек сказал, - Амелин ангельски захлопал ресницами. На тех, кто его не знал, это действовало успокаивающе, но я поняла, что он готовится к очередному выступлению, - что охота на оленей была бы замечательным спортом, будь у оленей винтовки.

Макс цинично хмыкнул.

– Если бы её не было, люди убивали бы друг друга гораздо чаще. Это естественная реализация древних инстинктов.

Мы одновременно повернулись в сторону Маркова, но он

сидел дальше от нас и из-за музыки не слышал разговора.

И тут всё- таки Амелина прорвало:

– Страсть к убийству, как страсть к зачатию,- негромко, но с выражением проговорил он, - ослепленная и зловещая, она нынче вопит: зайчатины! Завтра взвоет о человечине...

Макс настороженно замер, перестал жевать и уперся в него тяжелым взглядом.

– Что?

– Извините. Просто к слову вспомнилось. Но вы не думайте, я вас понимаю. Ничто так не заводит, как применение силы при полной безнаказанности. Самоутверждение через чужую боль и страх.

Лучезарное сияние усилилось во сто крат.

Макс с подозрением прищурился, склонил голову набок, а потом словно о чем-то догадавшись, одобрительно кивнул самому себе.

– Ты типа, дурачок местный?

– Я понимаю. Это нормально. Это природа. Сильный всегда ест слабого. Помните, как у Заболоцкого?

Я, как следует пнула его ногой под столом. Но это не помогло.

– Природы вековечная давильня

Соединяла смерть и бытие.

По лицу Макса расползлась раздраженная ухмылочка.

– Хорошо, дурачок, за стишки зачет. А теперь - свободен.

И прежде, чем Амелин успел раскрыть рот, чтобы выдать очередной перл, я, как дурочка, воскликнула "ой, какая хорошая песня" и, сдернув его со стула так, что он чуть не упал, потащила танцевать. Играл Коэн.

– Ты чего опять творишь?

– Извини, пожалуйста. Случайно получилось. Я больше не буду. Честно. Иногда так бывает, - по его старательным оправданиям, я совершенно точно поняла, что он действительно не собирался цепляться к Максу.

Видимо, у него не всегда получалось это контролировать, точно так же, как я, порой, не справлялась со своими вспышками гнева.

– Они наши гости и не нужно их обижать. Обещай, что больше слова не скажешь.

Он клятвенно пообещал, а потом начал громко петь мне прямо в ухо на ужасном английском: "Dance me to your beauty with a burning violin, dance me through the panic till I'm gathered safely in". Так, что я просто не могла не смеяться, потому что знакомые слова в его произношении звучали, как инопланетный язык.

Но

зато, он действительно так легко и уверенно вел, что я неожиданно увлеклась этим занятием. Ведь, после того, как я бросила бальную студию, мои парные танцы закончились, и я уже забыла как это.

А когда, классе в шестом или седьмом, в школе просили выступить на каком-то празднике, со скандалом отказалась, потому что нужно было танцевать с противным семиклассником, который больно сжимал руки, грубо дергал, дышал в лицо и всё время винил меня, в том, что я из вредности не хочу под него подстраиваться. С тех пор, меня больше на концерты не звали, а других поводов не было.

Но, оказывается, танцевать с тем, кто хорошо это делает, очень удобно и приятно, достаточно было просто расслабиться, слушать музыку и плыть, не боясь ошибиться, не думая, как выглядишь со стороны, никому ничего не доказывая, и это давало ощущение удивительной легкости и свободы. Вот тогда я поняла, почему Сёминой так приспичило выучить то танго.

И только я о ней вспомнила, как Настя вдруг высвободилась из танцевальных объятий Кузи и быстро выскочила из зала, а за ней немой тенью отправился и Валера. И мне это очень не понравилось.

Проследив за моим взглядом, Амелин сказал "лучше тебе не лезть", но я ответила, чтобы следил за собой, и пошла искать Настю.

На кухне её не было, в туалете тоже, тогда я поднялась на третий этаж и в привычном мерцающем свете коридора увидела тощую фигуру Валеры. Он стоял возле нашей распахнутой двери, потому что Настя, дурочка, не закрыла её за собой, и наблюдал как она, сидя на полу, ковыряется в своей сумке.

Заметив меня, Валера вздрогнул, и, ни слова не говоря, ушел.

– Вернись ко всем, - требовательно сказала я.

Настя испуганно вскинулась.

– Я просто хотела кофту переодеть. В этой жарко.

– Вернись ко всем.

– Ненавижу пьяных. Мне они не нравятся, - пожаловалась она.

– Мне тоже, - ответила я.
– Потому-то и вернись.

Когда мы пришли в залу, музыка уже не орала, а мужики взяли наши карты, расчистили половину стола и приготовились во что-то играть.

Очень удачное решение, потому что больше не нужно было с ними сидеть, и терпеливо выслушивать разговоры и нравоучения.

Но, каково же было моё удивление, когда я обнаружила, что вместе с ними, вдохновленный местными победами, собрался играть и Марков. Он где-то нашел блокнот и, под руководством Кузи, что-то в нем рисовал. "Здесь у тебя будет пуля, а здесь гора", - говорил тот странные вещи.

И Марков, чуть ли не уткнувшись лицом в листок, внимательно вникал в суть этой их студенческой игры.