Дети Силаны. Паук из Башни
Шрифт:
Секретарь господина ректора уважаемый господин Жорже даже не попытался меня остановить. Первые несколько раз он терпел сокрушительную неудачу в своих попытках, а потом опустил руки. Однако в этот раз я остановился в приемной сам, увидев на диване для ожидающих развалившегося с видом избалованного кота тэнкриса, желтоволосого и желтоглазого, донельзя довольного собой и сытого от жизни за чужой счет.
– Тан л’Мориа! Какая радость! Рад видеть вас!
– Тан л’Ча… удивлен встречей. Что вы здесь делаете?
– Жду, пока мэтр Мозенхайм освободится. Этот замшелый пенек постоянно чем-то занят, а я по доброте душевной предпочитаю не скандалить.
– Хм.
– Сугубо деловое, – по-лисьи улыбнулся л’Ча. – Присядете рядом и тоже подождете?
– Увы, должен спешить. Придется мне обойти вас в очереди.
– Да что вы! Бросьте! Очереди это так вульгарно! – хохотнул он.
– Вперед, Себастина.
Как понять, что будущее имперской алхимической науки в надежных руках? Осмотреть кабинет главного алхимика Мескии. Не просто кабинет, заваленный наградами, грамотами и заставленный дорогой мебелью, а кабинет-лабораторию, душную, темную, пропитанную резкими запахами, с алхимической утварью на столах. Солидную часть пространства занимает булькающее чудовище атанор, на котором нет никаких опознавательных знаков, кроме клейма мастерской Острова хинопсов. Обычно на атанорах устанавливают металлические таблички с годом производства, названием мастерской, именем мастера и номером модели, но эта многокамерная махина создана в единственном экземпляре для одного-единственного неповторимого алхимика. Гвидо Мозенхайм, великий магистр алхимических наук, кавалер ордена Имперской Звезды, пожизненный ректор. Сухой старик с седыми всклокоченными волосами, плохой осанкой, бледным лицом, подслеповатыми глазами и следами кислотных ожогов на кожаном фартуке и перчатках.
Мы застали светило алхимии за одним особо сложным перегонным кубом, когда он что-то добавлял в систему циркуляции жидкостей.
– Ваше счастье, тан л’Мориа, – спокойно проговорил он, не отрываясь от своего занятия, – что у меня очень опытные руки. Три лишних капли до добра бы нас не довели.
– Что бы произошло, мэтр? Взрыв?
– О нет! Мнение, что все ошибки алхимика приводят к взрывной реакции, ошибочно. Чаще всего ошибки стоят нам лишь испорченных реагентов. Но вот сейчас я составляю один деликатный ингредиент для экспериментального сплава металла, способного выдерживать колоссальные нагрузки.
– Колоссальные? Нечасто можно услышать от вас это слово.
– Поверьте мне, тан, – старик отложил мензурку и выпрямился на стуле, протирая усталые глаза, – такого давления не может создать ни один паровой котел во всем мире. Но господам хинопсам понадобился металл, еще прочнее прежнего.
– Еще прочнее? Вы уже делали что-то подобное?
– Около полугода назад. Освободите от книг вон то кресло и присядьте.
– Воздержусь. Послушайте, а то, что вы мне это говорите, не является разглашением государственной тайны?
Старик лишь насмешливо хмыкнул:
– А что они мне сделают? Уволят? Посадят в тюрьму? Кто тогда будет поставлять им новые пороховые смеси для их военных игр?
Боль, горечь, стыд. Каждый раз, когда Мозенхайм упоминал и думал о своих заслугах в развитии военной алхимии, именно эти эмоции вспыхивали вокруг него.
– Опять же какие тайны могут быть от главного хранителя тайн в стране? – Он почесал растрепанный седой бакенбард и встал из-за стола с перегонным кубом. – Зачем вы явились?
– За тем же, за чем и в прошлый раз.
– Что, опять?! Ну сколько можно!
– Вы так говорите, будто я каждые два дня к вам захожу. А между тем в последний раз мы виделись почти год назад.
– Правда? – искренне удивился он. – А такое впечатление, что на прошлой седмице…
Я бы не сказал. Проводя в лаборатории дни и ночи, Мозенхайм имел проблемы с чувством времени. Алхимик проводил за своими изысканиями месяцы напролет, часто забывая о сне и еде. Я слышал однажды об одном случае, когда «Имперский пророк» прислал к Мозенхайму корреспондента. Поскольку график у старика всегда очень загруженный и лишнего времени у него ни для кого нет, планировалось, что журналист будет брать интервью во время обеда. Вот так он, журналист, и просидел в отдельной комнате, где Мозенхайма ждал обед, больше часа. Алхимика все не было, а журналист успел проголодаться. Когда Мозенхайм наконец-то появился, на столе его ожидали лишь пустые тарелки. Рассеянно посмотрев на них, он сказал:
– Хм… я стал слишком рассеян, даже забыл, что уже пообедал. Надеюсь, наше с вами интервью прошло нормально?
И этот человек умудряется держать в голове формулы более чем двух сотен сложнейших соединений.
– Надо же, как тебе досталось, девочка! – сочувственно зацокал языком алхимик, рассматривая руку Себастины. – Кто ее так пожевал?
– Никто не жевал. Это когти.
– Люпс? Сомнительно, они не настолько сильны. Дахорач? Эти сильнее, но когтей у них нет, да только ваша горничная не той иглой сшита, чтобы дать кому-то просто так себя покалечить. Чьи когти?
– Неизвестного мне существа.
– Хм, что ж, тогда я просто сделаю то, что делал всегда. Усадите же свою горничную! Почему мне приходится каждый раз силком загонять ее в кресло?!
– Слуга не может сидеть в присутствии хозяина, если хозяин стоит, – непреклонно заявила Себастина.
– Сядь в кресло, это приказ.
– Слушаюсь, хозяин.
Мозенхайм удалился в соседнюю комнату. Один из немногих, кто знает об истинной природе Себастины. Он, Ким, Ив и Инчиваль. Ну и моя семья, разумеется. И Император. Императору в Мескии ведомо все.
Почти все влиятельные таны в столице и многие за ее пределами в курсе, что у тана л’Мориа необычная горничная. Еще бы, я же таскал ее по всем фронтам, шел с ней в бой во время службы в армии. Многие даже верили, что она моя, так сказать, полевая жена, высока, стройна, весьма привлекательна и в быту неприхотлива, но это, конечно, люпсов бред. Всякий раз, когда наши части находились рядом с другими военными подразделениями, некоторое время мне приходилось резко пресекать начинавшиеся насмешки. Сила, скорость моей горничной, невообразимые и не имеющие аналогов, привлекали внимание. Но всегда были преграды для чересчур любопытных. Императорское указание в армии предписывало позволять тану л’Мориа иметь при себе женщину, неотступно следующую за ним. Репутация опасного ядовитого гада служила мне такую же службу после демобилизации, когда большинство окружающих предпочитало просто сдерживать любопытство.
А вот Мозенхайм знает. К нему я обратился по совету Инча, когда мы пробным путем выяснили, что ни обычные, ни магические лекарства Себастине не помогали никак, а в области алхимии даже мой друг не был достаточно опытен, чтобы рисковать. Старик отнесся к задаче с сугубо профессиональным интересом. Плевать он хотел на сущность ее природы и тому подобное. Мозенхайм принял интересный вызов и победил.
– Вот и я!
Старик вернулся, неся в руках пробирку с прозрачной синей жидкостью.