Дети смотрителей слонов
Шрифт:
Тильте отвечает, что в этом вопросе мы, дети, полностью солидарны с министерством по делам церкви.
— Но если бы причиной был нервный срыв, — продолжает Анафлабия Бордерруд. — Или депрессия. С которыми можно бороться врачебными средствами. Вот поэтому я и хочу осмотреть вашу усадьбу. И хочу, чтобы Торласиус-Дрёберт принял в этом участие. Сказал своё слово специалиста. К его мнению прислушаются. Хотелось бы понять, где могут находиться ваши родители, до того, как это установит полиция. Об остальном мы с профессором позаботимся. А что вы можете сказать
— Мне, как дочери, очень трудно говорить такое, — говорит Тильте. — Но слово «невменяемые» подошло бы лучше всего.
Если бы Тильте не сказала этого, то мне, без сомнения, удалось бы сдержаться и не чихнуть. Просто-напросто следуя мудрому рецепту обретения свободы, различные версии которого присутствуют во всех духовных системах и который состоит в том, что следует обратить взор внутрь, задавая при этом себе вопрос: «Кто есть тот, кто чувствует, что хочет чихнуть?» Или: «Если чихнуть, то из какого источника сознания будет происходить чих, если ты чихнёшь?»
Но следует признать, что тренировка сознания требует некоторых дополнительных резервов, во всяком случае если ты новичок в этом деле, а когда я слышу реплику Тильте, никаких резервов у меня нет, я просто в ауте. Последние её слова выдвинули её на первое место среди величайших предателей в мировой истории: Иуды, Брута и Кая Молестера Ландера, который кроме моих чаячьих мест опустошил моё тайное лисичковое место в лесу — а ведь я ещё и не рассказал вам о том, как они вместе с Якобом Аквинасом Бордурио Мадсеном заставили меня выйти на сцену на конкурсе «Мистер Финё».
Не то чтобы я был готов в любой момент подписаться под тем, что наши отец и мать вменяемые — вовсе нет. Но, во-первых, то, что твои родители немного чокнутые, относится к маленьким семейным тайнам, о которых, по-моему, не следует особенно распространяться. А во-вторых, на момент отъезда степень их сумасшествия не превышала своего обычного среднегодового уровня.
Так что от неожиданности я не смог больше сдерживаться и чихнул.
Даже Анафлабия Бордерруд не способна выполнить прыжок из сидячего положения на заднее сиденье. Но попытку она. похоже, сделала, врезавшись при этом головой в крышу.
К счастью, в это мгновение мы оказываемся на месте, машина останавливается, все выходят.
— Корзину надо взять с собой, — говорит профессор, — её нельзя оставлять в машине без присмотра, я только что поменял обивку.
Меня с корзиной поднимают и ставят на землю с величайшей осторожностью, у всех в памяти ещё остался мой чих и предостережения Тильте.
Вокруг меня наступает тишина, длится, возможно, минуту, потом крышка корзины поднимается.
— Петрус, — шепчет Тильте. — Ты помнишь, как мы ездили к маяку?
Я оглядываюсь по сторонам: начинает темнеть, вокруг никого нет.
Тильте зря задаёт этот вопрос, она сама понимает: это было незабываемое путешествие. Мы ехали на «мазерати», Тильте нажимала на педали и переключала передачи, я заведовал рулём. Эта поездка стала просто бальзамом мне на раны, после того как она вместе с Якобом Бордурио и Каем Молестером, как я уже говорил, заставила меня выйти на сцену перед тысячью двумястами зрителями — в полной уверенности, что я должен получить «Приз за спортивный характер» футбольного клуба, а на самом деле всё это было конкурсом на звание «Мистер Финё».
— На этот раз будет легче, — говорит Тильте. — У этой машины автоматическая коробка, и в переднее стекло тебе всё будет видно. Я предлагаю, чтобы ты остался в корзине и медленно сосчитал до пятисот. Потом ты загонишь машину в переулок и вернёшься обратно.
И она исчезла. При обычных обстоятельствах я бы не смог так работать — когда мне предоставляют лишь малую часть информации. Но ситуация сложная и небезопасная, так что я остаюсь в корзине, прилаживаю обратно крышку и начинаю считать, размышляя о том, что покойные на нашем городском кладбище несмотря ни на что имеют целый ряд преимуществ — они-то лежат в просторных, прохладных и непыльных гробах.
Если ты духовно ищущий человек, то есть если ты никогда не упускаешь возможность почувствовать дверь, то многое из того, что для других людей будет похоже на монотонное ожидание, оказывается наполнено содержанием. Вот это и происходит сейчас, потому что не успел я сосчитать и до сотни, как рядом раздаются шаркающие шаги. Кто-то энергично сплёвывает. А потом мою корзину пинают ногой.
Многие на моём месте вскрикнули бы от боли. Но я не произнёс ни звука. Знаете выражение: «знать как облупленных»? К данному случаю оно подходит как нельзя лучше. Я знаю как облупленного того, кто стоит рядом с корзиной, — узнал его по походке.
Он засовывает руку под крышку. В темноте невозможно определить, запачкана ли рука кровью. Но для меня она уж точно запачкана соком лисичек, которые Кай Молестер Ландер, сын нашего соседа и настоящее чудовище, у меня украл.
Долго ждать ему не приходится. Я распрямляюсь, как стальная пружина, и шиплю:
— Ты что-то тут ищешь, Кай?
Очень надеюсь, что если Анафлабия Бордерруд отправится на пробы в балет Орхуса, то Кай Молестер Ландер тоже примет в них участие. Потому что тогда у неё будет достойный соперник. Прыжок Кая представляет собой редкое зрелище: кажется, что прыгун никогда не опустится на землю.
Но он приземляется. И как только он оказывается на земле, пускается наутёк. Если вам знакомо выражение «страх придаёт ногам крылья», то вам нетрудно представить, как Кай несётся по улице Престегорсвенгет.
Мальчику, оставшемуся без родителей, необходимо хоть какое-то утешение, и некоторым утешением становится вид исчезающего на горизонте Кая.
Пребывая в этом состоянии, я вдруг снова слышу приближающиеся шаги.
Многие вздрогнули бы при мысли о том, что, может быть, это приближается в темноте Вера или епископ, и вот сейчас меня обнаружат, и план Тильте, какой бы он там ни был, рухнет. Но я сохраняю спокойствие и не двигаюсь с места, потому что и на сей раз, ещё не увидев человека, понимаю, с кем имею дело.