Дети смотрителей слонов
Шрифт:
К тому же интересна и подпись. Катинка поставила внизу документа своё имя. И под ним приписала «Разведывательное управление полиции».
Конечно же, осознание того, что власти готовы выделить лучшие силы для твоего благополучия, не может не греть душу. Но при этом не может не возникнуть некоторого беспокойства. Ведь если исходить из должностной инструкции, сотрудники разведки вряд ли обязаны нянчиться с нормальными и беспроблемными детьми — такими как мы с Тильте.
На лестнице над нами раздаются шаги — робкие и нерешительные. Мы приоткрываем дверь. Рикард Три Льва протягивает нам кухонные ножницы.
В то мгновение, когда мы перерезаем синие браслеты, мы вновь слышим на лестнице шаги, на сей раз отнюдь
Тильте осторожно прикрывает дверь. Потом берётся за стальную корзину — в «Большой горе» в таких хранят постельное бельё, — вытаскивает её содержимое и запихивает под кровать. Потом делает мне знак, чтобы я забирался в корзину.
Я не верю своим глазам. Я хочу умереть стоя, я не хочу, чтобы меня нашли в корзине или я там умер.
— Петрус, — шепчет Тильте, — нам всем троим надо отсюда выбраться, и единственный способ это сделать — заставить их увезти меня, потому что они думают, что я тут посетитель, а тебя — потому что они не будут знать, что ты в корзине.
Раздаётся стук в дверь. Тильте смотрит на меня умоляюще.
Благодаря нашему с Тильте систематическому изучению духовной литературы в сети и в библиотеке города Финё мы узнали, что все великие религиозные деятели советовали усмирять воинственные настроения и развивать умение сотрудничать. Поэтому я запрыгиваю в корзину и сворачиваюсь клубком на дне, Тильте закрывает крышку, дверь открывается, и профессор Торкиль Торласиус говорит:
— Вот это, значит. Это всё?
Затем он поднимает меня и выходит из комнаты.
Корзина заглушает звуки. Но мне тем не менее слышно по дыханию профессора, что в Академическом боксёрском клубе больше времени уделяют коньяку и сигарам, чем скакалкам и боксёрским грушам. Минуту спустя я слышу, что мы, к сожалению, добрались до епископа, потому что её голос слышно прекрасно, и если бы в корзине хватило места, то волосы у меня на голове встали бы дыбом.
— Нам придётся снять крышку, чтобы посмотреть, что же такое мы выносим, — говорит она. — Из такого заведения.
И тут вступает голос Тильте. Невозмутимый, но предостерегающий.
— Я бы не советовала этого делать, фру Бордерруд. Это наш островной варан.
Чтобы вы понимали, что сейчас происходит, мне придётся сообщить вам некоторые сведения о животном и орнитологическом мире Финё.
До того как мы с Тильте предложили свою помощь Дораде Расмуссен, директору местной туристической компании, чтобы радикально переработать ежегодно издаваемую компанией брошюру, на Финё был богатый животный мир, но всё же он несколько уступал по разнообразию фауне, например, Мато Гроссо.
Мы взялись за дело таким образом. Сначала мы нашли фотографии, которые были сделаны, когда заблудившийся зубатый кит, проплыв мимо Финё, выбросился на берег фьорда Рандерс. Потом прибавили то, что наснимал Ханс холодной зимой семь лет назад, когда спасатели Финё и Природоохранного управления ловили белого медведя, которого принесло на льдине чуть ли не со Шпицбергена. Тут Дорада осознала масштаб наших планов и принесла видеозапись своего амазонского попугая, когда тот, ускользнув из клетки, обосновался в кроне красного бука в саду их компании на фоне датского флага. Эпизод, когда на попугая спланировал большой ястреб и разорвал его на куски, нам не пригодился, но кадры из первой части, несомненно, украсили новую брошюру, в которой не то чтобы было прямо написано, что Финё — это скандинавская Новая Зеландия, суровый Север и тропический рай на одном и том же острове, — но фотографии говорили сами за себя. Кроме того, Тильте одолжила в городском краеведческом музее национальный костюм и разрезала его так, что удалось запихнуть в него Ханса, и наш старший браг предстал в брошюре в брюках до колен и гольфах, в башмаках с серебряными пряжками и развевающимися на ветру волосами, с подписью: «Житель Финё по пути в церковь, в национальном костюме, который до сих пор носят на острове».
А в конце мы поместили фотографию моего гигантского питона по имени Белладонна, сделанную в искусственном тропическом лесу в городе Рандерсе, куда нам пришлось отдать Белладонну, когда она выросла до двух с половиной метров и более не хотела довольствоваться кроликами, и стала требовать живых поросят, а держать свиней у нас в усадьбе мама ни за что не соглашалась.
Брошюра имела колоссальный успех. Она перевернула падающий рынок, и с тех пор туристы валом валят к нам на остров.
Следствием этого, к сожалению, стали несколько экзекуций, которые нам с Тильте пришлось устроить в школе, потому что каким-то слабовидящим показалось, что наш Ханс на той фотографии похож на деревенского дурачка. Другим следствием стало новое, не очень отчётливое представление о флоре и фауне Финё, сложившееся отныне у датской общественности.
Вот этим-то неотчётливым представлением Тильте сейчас и воспользовалась, заявив, что в корзине находится местный варан.
Епископ немедленно отдёргивает руку и делает один из тех прыжков, которые вполне могли бы обеспечить ей место в балете Орхуса, если у неё вдруг не заладится с её епископством.
— Мой младший брат взял его с собой. — объясняет Тильте. — Но Рикард считает, что слишком рискованно выгуливать его здесь.
Я слышу, как граф снова издаёт звук, как будто полощет рот вадемекумом. Потом корзину поднимают, на сей раз с большим уважением, сносят вниз по ступенькам, несут по коридору и ставят в какое-то место, которое должно быть является багажником «мерседеса» Торласиуса-Дрёберта. Все садятся в машину, я надеюсь, что все на месте, то есть профессор, его жена, епископ. Вера-секретарь. Тильте и Баскер. Заводится двигатель, машина трогается, кто-то разговаривает с охранником у ворот. И вот, наконец, после самых тёмных суток в нашей жизни, впереди у нас с Тильте и Баскером вновь свобода. Свобода, которая — хочу вам напомнить — конечно же, крайне ограничена и, строго говоря, не позволяет выйти за пределы здания, и не идёт ни в какое сравнение с той большой свободой, о которой я на самом деле рассказываю.
Наш дом стоит прямо напротив церкви, так что от «Большой горы» до него какой-нибудь километр — расстояние, которое в повозке, запряжённой лошадьми, можно преодолеть минут за десять, пешком — за четверть часа, а в «мерседесе» — за пару минут, не больше. И тем не менее эти минуты полны событий, которые я без преувеличения могу назвать драматическими.
Во-первых, мне очень хочется чихнуть.
Не знаю, как в новой областной больнице Торкиля Торласиуса лечат тех, кто страдает от астмы и аллергии на пылевых клещей. Но надеюсь, их, бедных, не заставляют сворачиваться клубком на дне плотно закрытой корзины.
В этот момент, когда я изо всех сил стараюсь не чихнуть, Анафлабия Бордерруд говорит:
— Лучше всего будет, если официальной версией станет нервный срыв у ваших родителей. В прошлый раз с трудом удалось спасти положение. С тех пор у многих из нас остались кое-какие вопросы, и лучше бы их не поднимать.
На это Тильте отвечает, что она с епископом абсолютно согласна, мы, дети, тоже так думаем.
— Полиция, по-видимому, склонна считать, что готовится что-то противозаконное, — говорит епископ. — Но мы — руководство прихода и министерство по делам церкви — придерживаемся иного мнения.