Дети солнца
Шрифт:
— Ты что думаешь, мне очень хочется мотаться по стране? – устало говорила мама. –Да я бы давным–давно ушла. А кто будет квартиру пробивать, ты?
Мама работала уже начальником отдела снабжения, её шансы на получение квартиры все повышались, тогда как у папы не было никаких.
Скажи, мы богатые!
Несмотря на тесноту, мама старалась устроить наш дом красиво. Где-то раздобыт был ярко–жёлтый бархат, из которого она сама за два воскресенья сшила скатерть с бахромой на стоявший посередине зала круглый стол и портьеры на две двери – с ламбрекенами и подвязками. Где мама подглядела такой фасон, если журналов по интерьеру ещё и в помине не было, я не знаю, но на эти портьеры ходили смотреть соседки даже из близлежащих
Что касается наших родителей, то они жили от зарплаты до зарплаты, вечно брали в долг, чаще всего – у каких-то маминых знакомых по линии снабжения, но если нужна была совсем небольшая сумма, то у соседки по дому, тёти Лили, самой тихой и приветливой из одиночек–подселенок нашего барака. Одно время мама даже предлагала ей обменяться комнатами с нашей Жабой, но та (то есть Жаба) наотрез отказалась. В детстве самым мучительным для меня было идти к тёте Лиле и просить денег в долг. В такие минуты я готова была ненавидеть маму, которая (ишь, какая хитрая) сама не хочет идти (стыдно, значит), а меня посылает. Тётя Лиля, правда, никогда не отказывала, улыбалась тихой, понимающей улыбкой, говорила мне: «Подожди в коридоре», и выносила пятёрку, десятку, или сколько там просила мама.
Деньги мама никогда не копила. В жизни не было у неё ни сберкнижки, ни заветного «чулка». Как только появлялась в доме «лишняя копейка» (мог и папа подкалымить на своём «Москвиче»), мама тут же шла на «толчок» и покупала что-нибудь красивое – себе и нам. На оставшиеся деньги набирала продуктов, чтобы приготовить на обед какую-нибудь «вкуснятину» – например, беляши или люля–кебаб, или даже шашлык (мама любила готовить неординарные блюда). Домой возвращалась с пустым кошельком.
— Ты хоть на трамвай на завтра оставила, на работу доехать? – интересовался папа.
— У меня карточка, — отвечала мама.
Могли потом целую неделю жить без копейки и сидеть на одной картошке, зато щеголяли в обновках. Точно также, с пустым кошельком возвращалась мама и из всех своих командировок, хватало только заплатить за постель и чай в поезде, так и ехала целые сутки, попивая чай с хлебом.
Все крупные покупки родители делали в рассрочку, годами выплачивая потом небольшие суммы прямо по месту своей работы. Раз в месяц домой к нам заявлялась страховщица. Папа встречал её всегда торжественно–вежливо, усаживал за круглый стол с бархатной скатертью, и некоторое время они смотрели в какие-то бумажки, где-то там папа расписывался и отдавал ей очередной взнос, кажется, – 17 рублей 50 копеек. Через пять лет первая папина страховка (после которой он немедленно застраховался ещё раз) – тысяча рублей – была получена и употреблена на покупку пианино для Женечки. Она как раз шла в первый класс, и решено было параллельно начать обучать её музыке. Ничего путного, правда, из этого не вышло, Женя учиться музыке не захотела, и пришлось осваивать инструмент самому папе, благо, слух у него был абсолютный, он уже играл на аккордеоне и на гитаре, а вскоре освоил и этот серьёзный инструмент.
Ещё раньше, чем пианино, году в 66–м, куплена была в рассрочку мебель. Всё то, что стояло в квартире до этого – бабушкин допотопный диван с высокой спинкой, облезлый буфет и огромный жёлтый шифоньер, в котором можно было прятаться, — все это мебелью не считалось. Мебель – это когда все вместе, в комплекте и все полированное. Собственно, комплект состоял из серванта с раздвижными стёклами, секретера с откидывающейся вперёд крышкой, платяного шкафа с плохо закрывающимися дверцами, раздвижного прямоугольного стола (старый, круглый нравился нам больше), двух непривычно низких деревянных кроватей с маленькими тумбочками и приземистого, узкого трюмо. Новые кровати поставлены были в спальню и отданы, как ни странно, нам с Неллей.
— Они уже большие девочки, пусть им будет, — сказала мама.
Сами родители продолжали спать на диване в проходной комнате. С появлением в доме мебели часто стала звучать фраза: «Не ставь на полировку!». Ставить не разрешалось ничего, иначе оставались круги и пятна, а чем их оттирать, никто не знал. Все старье было выставлено во дворе и разобрано по дешёвке соседями.
Вслед за мебелью в нашем доме стала появляться разная бытовая техника, и каждое такое приобретение сопровождалось приходом соседей и предложением папе «обмыть это дело».
— Скажи, Светка, мы богатые? – спрашивала моя сестра Нелля.
Я неуверенно пожимала плечами. Дело в том, что иногда я бывала в доме у одной своей одноклассницы, Гали Мережко, у которой папа был полковник в отставке, вывезший после войны из Германии много красивых и по–настоящему дорогих вещей. Я ходила в их дом, как в музей, и после него наша квартира с жёлтыми бархатными портьерами вовсе не казалась мне богатой. Во всяком случае я стеснялась приглашать Галю Мережко к себе.
— Ну, смотри, — не унималась сестра, — машина у нас есть? Есть. Холодильник есть? Есть. Пылесос есть? Есть.
Машина была все тот же «Москвич-401», холодильник «Ока», пылесос – «Урал». Ни того, ни другого, ни третьего в нашем доме ни у кого ещё не было. Ездили на трамвае, подметали веником, а продукты летом хранили в погребе. Постепенно все эти вещи появлялись и у соседей. Понаблюдав, как тот или другой бытовой прибор действует у нас, они тоже решались на покупку.
— Телевизор есть? Есть. Магнитофон есть? Есть.
Это уже чуть позже. Магнитофон назывался «Яуза-5», вертел большие, размером с тарелку, бабины с темно–коричневой плёнкой, часто её зажевывал, часто вообще не тянул, особенно перемотку, и мы с Неллей перематывали плёнку вручную. На этом магнитофоне я впервые услышала записи «Битлз», принесённые нашим двоюродным братом Генкой. Потом на нём крутились запретные песни Галича («Вставайте, граф, рассвет уже полощется…») и Высоцкого («Ну и дела же с этой Нинкою…»), плохо записанные, но такие необычные и тем волнующие. Спасибо брату Гене. Где бы мы с сестрой, скромные и стеснительные девочки, взяли эти записи. Но, заимев у себя на магнитофоне «битлов», мы сразу стали объектом интереса мальчиков из нашей школы.
Что касается телевизора, то первый раз в жизни я увидела его у чужих людей, живших недалеко от нас, на улице Короткой, в частном доме. Я попала туда случайно с кем-то из школьных подружек. Дело было первого мая, народ находился в приподнятом настроении, детей пускали друг к другу в гости. Мы пришли в этот дом в середине дня, но в главной комнате стояла темнота, были закрыты снаружи ставни. Между двух окон на тумбочке мерцал голубой (особенно голубой в темноте) экран. Перед экраном сидели на стульях, табуретках и просто на полу несколько человек – взрослые и дети и, не отрываясь, смотрели. Кто-то сказал шёпотом:
— Тихо, садись и сиди, сейчас будут показывать.
Я испугалась (мне было лет девять) и села на пол возле какой-то табуретки. А что будут показывать? Этого я не знала, а спросить постеснялась. Потом пришёл кто-то ещё из соседей, и ему сказали:
— Сейчас будут показывать демонстрацию.
Мы просидели в темноте безумно долго – может, час, а может и два. У меня заболели глаза, очень хотелось пойти домой, но я стеснялась. Наконец, так ничего и не дождавшись, хозяин телевизора выключил его и сказал, что он, видимо, перегрелся, потому и не показывает. Я пулей выскочила на улицу, за калитку и побежала домой. Была весна, светило солнце, цвели яблони, всё было прекрасно. Прибежав в свой двор, я сказала соседским детям: