Дети войны
Шрифт:
Сколько теперь таких поселений? Должно быть, они разбросаны по всему миру. Рано или поздно, мы выйдем к светлым домам и петляющим тропам. Если там будут предвестники Мельтиара, мы уйдем, а если нет — задержимся ненадолго. Я расспрошу про Коула и Кори, кто-то должен знать. Я напишу письмо и попрошу передать. Хотя бы строчки на бумаге доберутся до них, и, может быть, что-то изменится.
Я шагнула вперед и открыла глаза, — посмотреть, что за пристанище оставил нам лес.
Это стало уже привычным — в каждом брошенном жилище я находила свечу или лампу. Зажигала огонь
Нам нужна была еда.
«Огонь и вода всегда со мной», — сказал Мельтиар в начале пути. Темнота струилась по земле, оставляя на ней изморозь, взлетала, ледяные кристаллы сверкали в ней, таяли. Превращались в теплые струи воды, текли по моим волосам, змеились по коже. Я смеялась и подставляла ладони, не могла отличить, где кончается вода и начинается темнота, — их потоки были неразделимы, омывали меня.
У нас была вода и тепло, но еду приходилось искать.
Голод был новым чувством. В городе мне просто хотелось есть, — и, проснувшись утром, или вернувшись с тренировки вечером, я шла в столовую. Не выбирая, брала со стеллажа коробку и садилась за стол. В детстве меня часто ругали, что я не доедаю, — а ведь каждый кусочек пищи достается нам с таким трудом — и я старалась опустошить коробку или отдать кому-нибудь, кто доест.
В армейской столовой в Эджале можно было не подчищать тарелку, никто не ругался. Наверное объедки отдавали собакам, я никогда спрашивала.
И там, в Эджале, почти никогда и не хотелось есть. Слишком много сил уходило на то, чтобы быть девочкой из штаба, печатающей документы и бегающей с поручениями. Каждое слово, каждый жест и взгляд должны были быть подлинными. Настоящая я исчезала в глубине сердца, оно прятало меня и от этого билось быстрее, заглушало все обычные чувства.
Теперь я узнала, что настоящий голод похож на боль. Он вспыхивал внезапно, вспарывал меня, — и пропадал, я забывала о нем на несколько часов. Но я помнила, что нужно есть, а значит, нужно искать еду.
В этом доме я нашла капусту. Она притаилась в подвале, — огонь свечи дрожал, превращая лопаты и грабли в тени чудовищ, и я не сразу разглядела высокий мешок у стены. Я вытащила один кочан — такой огромный, что удержать было трудно, — и вместе с ним поднялась наверх.
В очаге горел огонь, искры рассыпались по каменной кладке. Тень от чугунной решетки падала на пол, теплые отблески качались на стенах. Только теперь я заметила, что скамьи покрыты шкурами, на столе стоят деревянные чашки. До ближайшего города отсюда было, наверное, несколько дней пути, и королевская дорога проходила в стороне. Жителей таких деревень в Эджале называли дикарями.
— Ты знаешь, что с этим делать? — спросил Мельтиар.
Его шаги теперь были тихими, — он разулся, ступал босиком. Я взглянула на его следы на пыльном полу и улыбнулась.
— Это же капуста, — сказала я. — Ее можно вообще не готовить.
— Но порезать нужно, — возразил Мельтиар. — Она всегда была кусочками.
Я не выдержала, засмеялась. Он дотронулся до моего плеча, проходя мимо, — прикосновение горячее и яркое, вспышка веселья. Ему было легко сейчас, он ни о чем не думал, — и поэтому я не могла перестать смеяться.
Мельтиар вернулся с широким ножом и доской, иссеченной сотнями ударов. Сел за стол, подкатил к себе кочан и разрубил пополам.
Все еще улыбаясь, я опустилась на скамью напротив, провела руками по шкуре. Серый мех был пушистым и мягким, пальцы тонули в нем. Я сидела и смотрела, как взлетает и опускается нож, как капуста разлетается по доске и столу.
— Ты вообще умеешь готовить? — спросил Мельтиар.
— Лапшу, — ответила я. Он поймал мой взгляд, и я добавила: — Готовую, могу сварить.
В Эджале у меня был свой дом, а значит мне нужно было покупать еду. В лавке напротив продавалась лапша — хрустящие полоски теста в холщовых мешочках. Хозяйка часто ругала меня за то, что я не делаю лапшу сама. «Сварить и мужчина может», — так она говорила. Ее лавка сгорела в первые часы войны, как и вся наша улица.
— А ты умеешь готовить? — спросила я у Мельтиара.
Не переставая рубить капусту, он усмехнулся, покачал головой.
— Конечно, нет. Даже посуду никогда не мыл.
Я снова рассмеялась, и мысль Мельтиара ворвалась в мою душу, вспыхнула черными и алыми искрами веселья:
«Не веришь?»
— Верю, конечно, верю!
Мельтиар воткнул нож в доску, посмотрел на меня. В его глазах уже не было смеха, взгляд стал внимательным и долгим.
— Почему ты всегда отвечаешь мне вслух? — спросил он. — Я недостоин?
Я успела подумать, что он шутит, — но он потянулся через стол, поймал мою руку.
Он был серьезен, он хотел знать.
— У меня не получится, — сказала я. — Я только с Тарси могла мысленно говорить. И то теперь…
Мельтиар прервал меня.
— Получится. — Его взгляд был темным, а слова звучали так решительно, что я поняла — бесполезно возражать. — Ты мой предвестник. Когда я говорю — ты меня слышишь. А значит, можешь ответить. Пробуй. Скажи мне что-нибудь.
Он крепче сжал мою ладонь. Я чувствовала биение его пульса, его силу и уверенность, — он знал, без тени сомнения, что у меня все получится.
Глядя ему в глаза, я попыталась позвать его, как всегда звала Тарси. Но слова и звуки не слушались, даже его имя не превращалось в мысль. Оно стало таким нестерпимо горячим, пылающим как звезда, заслонившая небо. Все мои мысли стали багровым светом, — ни призыва, ни звука, лишь пламя войны — и рванулись к нему.
Да, ответил он. Я с тобой.
9
Я ищу нужные слова и мысли, хочу объяснить.
Думаю об этом уже несколько дней. Но как только я понимаю — вот он ответ, оспорить нельзя — и говорю вслух, как она находит, чем возразить. Говорит всегда о разном: о детстве, о наставнике, не пожелавшем учить ее, о попытках и неудачах.
Сегодня она сказала: «Легко рассуждать о магии, когда ты Мельтиар. Магия всегда с тобой».
Я держу ее за руку, мы поднимаемся шаг за шагом. Серебристые стволы и тонкий дрожащий узор листвы остались позади, теперь вокруг нас запах смолы и хвои. Сосны карабкаются вверх по склону, корни взрезают землю под нашими ногами. Ветви над нами изогнуты, словно от десятков лет и сотен ветров, — но этот лес также молод, как и все леса, что мы миновали.