Дети времени (Дети века)
Шрифт:
– Да. Только теперь он ее у меня отнял опять. Виллац смотрел на него.
– И. ты оставишь ее ему?
– Этого я не знаю. Попытаюсь вернуть ее.
– Добром у него не возьмешь!
– Он требует за нее два шиллинга.
– Два шиллинга? За твою собственную гармонику?
– Да, так говорит. Молчание.
Виллац стоял, готовясь к важному решению.
– Пойдем к Юлию, – пригласил он Готфрида. Готфрид пошел охотно: Виллац сознавал себя совсем взрослым.
Дело уладилось в одну минуту. Юлий увидал приближавшихся мальчиков и встретил их на дворе, держа губную гармонику в руках. Он тотчас же отдал ее и объявил, что взял ее, чтобы пошутить.
Молодые люди пошли своей дорогой; Готфрид притих от восхищения.
– Ты заметил, как он ее быстро вынес? – спросил он. Виллац бросил:
– Попробовал бы он помешкать!
Они стояли на дороге, где каждому надо было идти в свою сторону: но они не спешили: им не часто приходилось сходиться. Если Готфрид еще подождет немного, может подойти его сестра, и все пойдут вместе.
Виллац вынул свой перочинный нож и начал стругать ветку. Готфрид смотрел на ножичек; ему хотелось бы подержать его немного, пощупать. Вдруг Виллац складывает ножик и протягивает его Готфриду.
– Возьми этот ножик.
Готфрид никогда еще не испытывал такого восторга, у него закружилась голова, он не верил самому себе и взял ножик, говоря:
– Я могу подержать его?
– Я подарю его тебе. Он останется у тебя, когда я уеду.
Но Готфрид не понимал, с кем имел дело; он стоял в нерешительности; глаза у него стали еще больше.
– Нет, а разве ты не боишься? Ну, если отец спросит, где ножик?
– Да ведь этот нож мой, – воскликнул Виллац запальчиво.
Готфрид протянул руки и стал благодарить. И вот дорога исчезла из глаз; мысли унеслись куда-то далеко; он даже не слышал, как Виллац кричал ему:
– Смотри, вот идет Паулина!
Виллац был тоже очень взволнован: это было какое-то удивительное состояние. Паулина между тем подходила все ближе и ближе.
Виллац приосанился и сказал:
– Знаешь, Готфрид, я скоро начну бриться. Готфрид все еще витал где-то далеко и спросил:
– Зачем?
– Зачем? Разве не видишь? – ответил он, проводя по подбородку.
– А бриться не больно?
– Что делать. Ведь нельзя ходить небритым.
Вот и Паулина. Она худая, высокая, одетая во все черное: принарядилась, чтобы идти в лавку; в руках она несла по узлу; на ногах надеты деревянные башмаки, а глаза у нее точно созданы для того, чтобы быть вечно опущенными.
Если бы она вовремя позаботилась освободить руку, она могла бы поздороваться; но этого нельзя было сделать. И вот она останавливается перед ними. Виллац здоровается, и она отвечает ему. Но разговор не клеился, и девушка только изредка взглядывала на брата.
– Посмотри! – сказал Готфрид, и протянул нож с красивой ручкой.– Как ты думаешь, кто подарил мне его?
Паулина посмотрела на Виллаца и снова опустила глаза.
– Смотри, чтобы он не попал Юлию, – предупредил Виллац.
– Отец спрячет его, – ответил Готфрид.
– В таком случае, ты не можешь пользоваться им.
– Нет, иногда можно будет.
Виллац думал, что ножик в таком случае не вполне исполнит свое назначение, и поэтому сказал:
– Нет, ты должен носить его при себе каждый день. А если Юлий отнимет, так напиши мне в Англию.
– Хорошо.
Что-то подумает Паулина о такой силе?
Но Паулина только взглянула на него в то время, как он говорил, а затем опять потупилась.
– В нем два лезвия, – бормотал Готфрид про себя, не отрывая глаз от ножа. Он увидал еще крючок.
– Что это?
– Крючок, чтобы застегивать перчатки, когда едешь верхом, – объяснил Виллац, – но у меня есть другой.
– Ну, как ты поживала все это время? – спросил он Паулину.
Нет, здесь невозможно вести разговор. Паулина только раз подняла глаза, покраснела и ответила:
– Хорошо.
Виллацу оставалось проститься.
Тут начался разговор между сестрой и братом. Виллац долго слышал их позади себя, а когда он обернулся, то Паулина положила свои узелки на землю и вместе с братом рассматривала ножик.
Нет, ничего не выйдет из дружбы с этими старыми товарищами; Паулина была, как другие, а другие – как она. Виллац сначала думал сказать им несколько слов по-английски, чтобы дать им понятие о языке, но теперь увидал, что это совершенно излишнее.
ГЛАВА XII
– Как вы думаете, приедут Кольдевины в нынешнем году? – спросила фру Адельгейд.
Но по выражению ее не видно было, чтобы она с нетерпением ждала ответа.
– Нет, – ответил поручик, – старик так огорчился происходившим у нас, что вряд ли они приедут.
О консуле даже не упомянули.
В летние недели не произошло ничего особого, только старый Сегельфосс изменялся и превращался во все больше и больше заселявшееся местечко. Поэтому Перу-лавочнику невтерпеж стало дожидаться до нового года, когда выдавались патенты на торговлю вином, и он начал продавать водку контрабандой, потому что было много желающих купить. И торговля эта внесла жизнь и веселье в скучные воскресные вечера.
Вблизи пароходной пристани то и дело строились новые дома, все сосредоточивалось тут, так что нижний Сегельфосс начинал походить на маленький городок. На том самом месте, где еще недавно стояли одни сосны! Не было сомнения, что течение жизни изменилось с тех пор, как король Тобиас поселился в этих местах. Тут стоял также дом Ларса Мануэльсена, и никак на окнах появились гардины? Его сын-семинарист, вероятно, не пожелал видеть отцовский дом без гардин. Но разве не стали после того очень многие справляться у Пера-лавочника о цене на гардины!
И стоило ли теперь какой-нибудь христианской душе сидеть у себя дома? Нет, тысячу раз, нет! Безземельные лопари, имевшие право косьбы по межам, к зимнему солнцевороту возвращавшиеся из диких лесов, считали, что не стоит так работать, если можно иметь готовую муку или обед на пристани. И мука такая белая! Если бы не картофель, земля, наверное, оставалась бы невозделанной, а если бы не требовалось молоко к кофе, то перестали бы собирать по лесам и корм для коз. Теперь жилось хорошо всем безземельным. Они шли на работы к Хольменгро и жили у него на хлебах. В субботу вечером получали квитанцию от десятника, и по ней заведующий пристанью выдавал, смотря по желанию, или муку или деньги. Да, жизнь была! Находились безземельные, делавшие долги, чтобы купить лошадь с телегой и заняться извозом. И что же? В короткое время они могли выплатить за лошадь и повозку, потому что зарабатывали деньгу. Деньги так и звенели в карманах, когда покупатели стояли у Пера в лавке. Вообще деньги – шиллинги уже не были редкостью. Этот извоз так обогащал окрестное население, что просто чудеса! Теперь каждый мог позволить себе чашку кофе после ужина и носить высокие воротнички летом. Окружной врач, Оле Рийс, уже начал сожалеть, что переселился в южный округ. За последние недели, что он жил на севере, дела его пошли блестяще. «Кой черт, – говорил Оле Рийс, – прежде народ обращался к врачу только в случае горячки, а теперь проезжают по две мили из-за какогонибудь нарыва на пальце».