Дети времени (Дети века)
Шрифт:
Поручик или нашел долю правды в ее словах, или его утомили вечные ссоры, только он ответил:
– Поздно, фру Адельгейд.
– Да, это вы тогда решили про себя: «До такого-то срока». Я ничего не знала о том, что вы приходили в последний раз. Могли предостеречь меня. Почему вы не предупредили меня? Я бы изменилась, сейчас одумалась и попросила бы у вас прощения. Нет, вы молчали. Вы про себя решили, что то будет последний раз, но мне вы этого не сказали. Нехорошо вы поступили, нехорошо!
– Вы так часто говорили, что знаете меня.
– Да, правда. Но я никак не думала, что то будет в последний раз. Это было неожиданностью для меня.
Поручик обдумывал основательно и долго свой ответ и сказал, наконец, спокойным голосом с полным самообладанием:
– Чтобы не дойти до еще более тяжелых обвинений, положим раз навсегда конец подобным объяснениям. Все остальное, как было до сих пор. Если бы мы с вами пришли теперь к соглашению, фру Адельгейд, то не прошло бы и недели, как опять началось бы то же самое. Говорю по опыту. Вы опять пожелали бы наказать меня. Много лучших лет нашей жизни мы погубили, вечно стоя на стороже один против другого. Вы изощрились в своем искусстве и часто доводили меня до озлобления, но теперь кончено. Мы с вами оба уже немолоды, наши лучшие годы прошли, нам уже не пристало разыгрывать влюбленных. Это кажется относится одинаково, как к вам, так и ко мне.
Да, да, стало быть, все кончено… все! Фру Адельгейд думает и кивает головой. Вдруг она говорит:
– Немолоды? Вы первый, от кого слышу это. За все время моего зимнего путешествия я слышала только противоположное. Но, пожалуйста, не стесняйтесь, когда вам хочется сказать грубость.
Поручик встал.
– Знаете, что со мной случилось? – спросила она, все так же возбужденно.– Когда мы шли, однажды, с сыном, нас приняли за брата и сестру.
В него как бы вселился дьявол, и он ответил колко:
– Вот как! Виллац так вырос? И так возмужал! После этого поручик ушел к себе.
Эта сцена осталась последней, как была первой. В течение многих лет у поручика происходили частые серьезные столкновения с женой, но его упорство всегда побеждало: он никогда не сдавался. А между тем его неподатливость не доставляла ему удовольствия, ему она стоила многих усилий над собой: эта упрямая, капризная фру Адельгейд из Ганновера овладела всеми его чувствами и всем существом. Почему бы иначе он подкрадывался к ее двери в течение многих лет? И какого дьявола он обрекал себя на воздержание ради нее и не знал ни одной женщины во всей окрестности? Сколько раз он был готов положить конец своим мучениям, схватив жену и, крепко держа в своих железных объятиях, отнести ее к ней в комнату… Не раз он представлял себе это так ясно, что, казалось, слышал собственные грубые слова: «Я проучу вас, моя милая… научу капризничать!» Он сидел на диване и так живо переживал все, что, доходя до этой точки, весь съеживался будто собираясь прыгнуть на жену… Но тут же он приходил в себя. Правда, тяжело ему бывало, но он переломил себя. Должен же человек иметь силу, чтобы стать выше своей доли. Он думал о последствиях первого насилия со своей стороны, оно, без сомнения, повлекло бы повторения, потому что фру Адельгейд не сдалась бы. Таким образом, он сделал бы из ее жизни одно только мучение. Был другой путь, менее грубый, превратить супружество в игру фантазии.
Поручик держал себя, как и подобало ему с сознанием собственного превосходства. Сила была на его стороне, и он мог показать это, но не делал.
Изумительный человек! Для него имело громадное значение, что его ничто не принуждало к такому самообладанию. Иначе он бы реагировал – и как еще. Он сам постановил, до какой степени должно дойти его превосходство: границы эти были широки, жена могла быть спокойна. Это было как бы в духе гуманистов.
Время шло. Поручик все больше и больше седел; вечера он проводил за своими любезными книгами или раскладывал пасьянс. Достойное времяпровождение для Виллаца Хольмсена! Иногда, совершенно внезапно, он поднимался и брался за шнурок от звонка. Входила Давердана, прислуживавшая ему, и приседала. Но она не являлась на звонок немедленно; он сам научил ее мыть руки перед тем, как приходить. Зачем? Хотел он выиграть время и успокоиться? Когда Давердана раз долго не приходила, она застала поручика стоявшим, положив обе руки на стол, и молча смотрящим на нее. У него во взгляде было безумие.
– Ты ничего не трогала здесь? – спросил он, приходя в себя.
– Нет, – испуганно ответила она.
После той старой истории с азбукой, которую Давердана тронула, она уже не прикасалась ни к одной из запретных вещей в комнате.
– Знай, что все эти вещи остались после Виллаца, я дорожу ими. Помнишь Виллаца?
– Ну, как не помнить!
– Хорошо! Он в Англии, очень вырос, перерос мать. Как бишь тебя звать?
– Давердана.
– Забыл. Но ты ловкая девушка. Больше ничего.
Но Давердана продолжала стоять; она что-то держала в руках, не показывая.
– Ты что-нибудь хочешь спросить у меня?
– Нет… Благодарю вас, – говорит Давердана.– Это портрет нашего Ларса, вы, может, захотите взглянуть. Ларса из семинарии.
Поручик не берет карточки, но берет руку девушки в свою и слегка сжимает ее. Так он стоит и смотрит на фотографию, приблизив щеку к щеке девушки. Может быть, он хочет удостовериться, таким образом, чистые ли у нее руки? Или ему хочется подержать девичью руку в своей?
– Зачем мне смотреть на эту фотографию?
– И я так говорила, – отвечает Давердана, – но отец приказал отнести вам. А потом сказал, чтобы я вас поблагодарила хорошенько за Ларса.
Мальчик Ларс был снят в высоких воротничках и с толстой цепочкой, а вид имел переодетого парня с грубым, обыкновенным лицом.
Поручик кивает, давая тем понять, что видел довольно.
– Какой нарядный! – говорит девушка.– Да, да он взял платье напрокат, чтобы сняться.
– Взял напрокат?
– Да, и часы также. И кольца на пальцах тоже взял у товарища. Так он пишет. Теперь Ларс скоро приедет домой.
Поручик снова кивает; теперь он, во всяком случае, видел довольно. Он выпускает руку Даверданы, и девушка уходит.
Мальчик, которому покровительствует поручик, не должен занимать платье для того, чтобы идти в фотографию. Этому надо положить конец. О, но еще многому надо бы положить конец: и дома, и у Виллаца в Англии, и среди прислуги, и у купцов в Бергене. Деньги так и тают…
Поручик переодевает кольцо на левую руку. Неприятности без конца. На вакансию приедет Виллац; теперь он уже взрослый молодой человек, master. Он ездит верхом, но у поручика для него нет лошади в конюшне; придется купить…
Поручик ждал возвращения Хольменгро. Почему это могло быть? Вероятно, потому, что у него связывалось с ним представление о деньгах и совете во всяком затруднительном случае. И тот летний вечер, когда господин Хольменгро высадился на пристани со своими двумя детьми и прислугой, был для поручика некоторым образом событием; он выехал к ним навстречу и привел к себе в дом.
ГЛАВА XI
В Сегельфоссе и его окрестностях произошли большие перемены. Мельница была выстроена и пущена в ход, по всей округе разносился гул; Хольменгро управлял, как настоящий король. Почему в маленькой церкви звонили каждый день? В Мальме умер король, – его место занял господин Хольменгро. И как он работал, с какой энергией принимался за дело! Не прошло много времени с окончания набережной и устройства пристани с большими подъемными кранами, как к ней пристал большой пароход, пришедший из далеких страх с зерном. По палубе иностранные матросы разгуливали в клеенчатых шляпах на черноволосых головах и говорили на неизвестном языке. Как будто что-то сказочное, под стать Тобиасу-королю.