Дети времени (Дети века)
Шрифт:
– Благодарю вас, – сказала она и ушла.
Может быть, ему удастся переговорить с ней, и он скажет:
– Я так давно желал успокоить вас, хотя и не думал, что вы нуждаетесь в успокоении в этом отношении.
Он ходил за ней целый день, но она была непримирима, избегала его и, наконец, пошла смотреть на работы у Хольменгро. За ужином ему не удалось сказать ей ничего, потому что пришел Хольменгро, и когда она ушла к себе, было уже поздно. Ему следовало бы поспешить.
Вечером он вышел в сад. Ее окно, как всегда, было открыто; он слышал ее
– Фру Адельгейд, ваша дверь заперта? Мне только хотелось бы…
– Да… Я уже легла, – ответила она.
На следующее утро поручик снова выехал верхом. Его верховые прогулки прервались во время посещения Кольдевинов, теперь ему было удовольствием снова вскочить в седло и далеко окинуть глазом землю и море. «Эй, вороной, ты застоялся и горячишься!»
Поручик спустился до главной дороги. Он ехал спокойно, легким кентером. Вдруг он услыхал окрик: «Береги-и-сь!» Поручик ехал дальше, не такой он был человек, чтобы остановиться по дороге; кто смел окликать его?
Раздался взрыв.
В следующее мгновение разразилась катастрофа, конь взвился на дыбы, поддал задом, сделал скачок в сторону, всадник потерял равновесие, он повис на одну сторону; конь понес его по дороге, земля грохотала под копытами; все дальше и дальше несся конь – мимо домов и садов; всадник все ниже и ниже опускался на одну сторону. Седло соскользнуло; теперь вопрос нескольких секунд!..
Мгновения драгоценны. У всадника одна нога на спине лошади, другая запуталась; он не может пошевелиться; наконец, ругаясь, он поднимается изпод лошади, карабкается с помощью рук на ее шею, схватившись за гриву, стальной силой своих рук поднимается на воздух и садится. В эту минуту седло сваливается; лошадь споткнулась; она поднялась было, но снова споткнулась.
Что это? Разве он не может ехать дальше? Лошадь поднялась на передние ноги и опять упала, поднялась вторично и снова споткнулась и, храпя, тряслась всем телом. Поручик высвободил, наконец, запутавшуюся ногу и мог слезть через голову лошади. Он поправил седло и поднял коня на ноги.
Он снова поехал, как всегда, шагом по направлению к дому. Ему встречался народ, спешивший к нему: его собственный работник Мартин, чужие рабочие и десятники, наконец, сам Хольменгро, ужасно встревоженный и приписывавший себе вину этого взрыва, этого грохота.
Не пострадал ли сам поручик? А лошадь?
Поручик увидал жену, спешившую из усадьбы, и хотел поехать ей навстречу, чтобы сократить ее путь. Поэтому он не останавливается и только кратко отвечает встревоженным людям.
– Она споткнулась? Почему?.. Вы упали? – спрашивала поспешно жена.– Вы не ушиблены?
– Я не упал, – ответил он.
– Правда? Как это случилось? Как легко могло произойти несчастье! Вы не ранены?
– Нет, – ответил он.
В ее тоне он мог слышать ее радость, что он по крайней мере жив, но он, вероятно, ехал недостаточно осторожно; не шагом по своему обыкновению.
– А лошадь? – спросила она. – Я слышала, что она испугалась взрыва. Я этого не понимаю; разве вы не держали поводья? Взрыв такая простая вещь.
– Да, простая вещь.
– Не правда ли, взрыв – ровно ничего? Конечно, надо уметь сидеть на коне. Но ведь вы старый ездок.
– A propos, – сказала она, как бы вспомнив о чем-то другом, – вы должны остерегаться взрывов некоторое время, когда будете ездить верхом. При взрыве мины такой грохот!
– Я не боюсь взрывов мин, – ответил поручик.– Этого еще недоставало!
Она потрепала лошадь по шее, говоря:
– И какой же ты глупый! Подумай, ты был на войне и вдруг испугался грохота!
Поручик заявляет:
– Чтобы не забыть! Через неделю мы с Виллацем уезжаем в Англию. Вы, может быть, позаботитесь приготовить его вещи?
У поручика не было причины заводить неприятности с фру Адельгейд, да он и не имел уже к тому желания.
Вечером он сидел один и раскладывал пасьянс, как старая барыня. Давердана уже не читала, и ему надо было чем-нибудь заменить ее, – пасьянсом, ручной работой, женским занятием…
На следующее утро он снова выехал на прогулку; он желал взрыва, но все оставалось тихо; до него долетали песни каменщиков, тесавших камни для новой набережной; грохота не было слышно. Это противоречило его видам, и он пожелал получить объяснение. Бывали взрывы в продолжение дня, но как только поручик собирался выезжать на прогулку, водворялась тишина. Как будто кто сторожил его. Замечательнее всего было, что тишина наступала с той минуты, как он отдавал приказание седлать лошадь, еще прежде, чем он успевал выехать. Чем это можно было объяснить?
Однажды утром он стоял у своего открытого окна и смотрел, как каменотесы начали закладывать мину. Он видел, как они бурили все глубже и глубже, углубляясь все дальше и дальше в скалу, но вдруг остановились. Он нарочно мешкал так долго дома, чтобы дождаться этого сильного взрыва. Теперь он отдал приказание седлать коня.
Между тем, он увидал, что рабочие продолжали работу и положили затравку; в то же время они не сводили глаз с усадьбы. Наконец один сделал другим какой-то знак. Как будто устроено телеграфное сообщение. Поручик высунулся из окна и осмотрел собственный дом сверху донизу. Что это такое? Полотенце, белое полотенце висело из окна комнаты фру Адельгейд. Оно висело на солнце, – должно быть, сушилось. Ветер играл им.
Поручик вышел, осмотрел седло и уздечку, подтянул подпругу, поправил стремена и, наконец, сел на лошадь. Съезжая по скату, он обернулся и снова увидал полотенце, все еще висевшее из окна. Неужели фру Адельгейд сообщила Хольменгро, что муж ее, Виллац Хольмсен, не может усидеть на коне и теряет равновесие при грохоте взорвавшейся мины? Что он боится быстрой езды и поэтому всегда едет шагом.
Он едет по дороге и видит, что все готово к взрыву, но рабочие занялись другим.
Он подъезжает прямо к ним и приказывает: