Дети времени (Дети века)
Шрифт:
Это было сказано вежливо и добродушно. Потом он начал дразнить адвоката за его отношения к иомфру Сальвезен.
– Верно от того вы так и хлопочете из-за участка, господин Раш?
Доктор воспользовался случаем.
– А правда, отчего бы вам не продать этого участка адвокату Рашу? Вы бы доказали тогда, что Сегельфосс принадлежит вам.
– Да как же я могу продавать части усадьбы поручика? Пер-лавочник тоже хочет покупать землю, он накопил так много денег, что хочет расширить свои владения. Но я даже и не говорил об этом поручику. А впрочем, стоит ли говорить о
– А отчего поручик не хочет продавать землю? – спросил адвокат.– Ведь он уже получил за нее деньги. Я знаю человека, которому также очень хочется стать собственником, – это Ларс Мануэльсен. Он приходил ко мне и говорил об этом. С тех пор, как сын его стал пастором, да еще в придачу известным, ему уже не хочется быть арендатором. Он охотно купил бы то, что теперь арендует и еще небольшой клочок земли.
– Это отец пастора Лассена? – спросил доктор.
– Да. И за ним в этом деле стоит, конечно, пастор. Вы знаете его?
– Нет. Он был у меня с визитом; мне показалось, что он очень скромный. Крестьянин, конечно, но своим умом дошел до культуры.
– Да, значит вот этот крестьянин, у которого сын – пастор, – проговорил адвокат, глядя на господина Хольменгро.– И я знаю еще других, которые тоже хотели бы купить землю, это ваш собственный булочник, господин Хольменгро.
В это время господину Хольменгро показалось, что он на сегодняшний вечер достаточно наслушался разговоров двух порядочных и образованных молодых людей.
Казалось, он перестал обращать на них внимание и говорил то, что ему хотелось говорить:
– Мой булочник? вы ведь думаете о том, что я имею большую власть, вы смотрите на мою цепь и воображаете, что она настоящая. Она, конечно, ненастоящая. К чему такая расточительность? Для этого я еще недостаточно могуществен. Цепочка позолочена, она крепче золота, она блестит как золото. Или нет, по-вашему?
Может быть, господину Хольменгро опять хотелось поразить своих гостей? Или ему из тщеславия опять хотелось воскресить свою сказочную славу? Он помолчал немного, потом проговорил, как бы в похвалу своим гостям:
– У меня есть сын, Феликс. Я мечтал сделать из него образованного человека, как вы, господа. Но он не хочет учиться. Приходится отослать его обратно в Мексику.
– Есть у него кто-нибудь в Мексике? Я думал…
– Я могу поручить его кому-нибудь. Да впрочем, у него есть там и родственники. Например, его мать.
Молчание. Адвокат и доктор до крайности удивлены.
– Я думал… Мне говорили, что вы вдовец. Господин Хольменгро равнодушно смотрит на доктора, и опять как будто не обращает на него внимания, а говорит то, что ему хочется.
– Здесь из Феликса ничего не выйдет. Он хочет вернуться к своему племени. Но Марианна, моя дочь, останется со мной.
Когда господин Хольменгро вечером провожал своих гостей, он был как раз настолько пьян, чтобы свернуть на запретный путь. Был вечер. Гости хорошо поели и немало выпили; на угощение нельзя было жаловаться. Но доктор Мус говорил адвокату, что когда господин Хольменгро возражал ему, в его глазах горел огонь ненависти низших, необразованных классов по отношению к высшему и образованному, к которому принадлежали они с адвокатом. Адвокат сказал, что он тоже заметил это.
Но этим вечером закончились чудачества господина Хольменгро. На другой день он был уже самим собой и господином всех. Он делал приготовления к похоронам, телеграфировал, чтобы выслали венок для гроба фру Адельгейд. В то время, когда пароход заворачивал в фиорд, он велел усыпать всю пристань и дорогу еловыми ветками. Отчего он бросил свои чудачества? Из уважения к поручику? Или он устыдился самого себя? Как бы то ни было, а за эти две недели он наделал столько глупостей, что другой на его месте долго не мог бы опомниться. Но господин Хольменгро опомнился сразу. Он был вообще удивительный человек, от него можно было ожидать всего.
На погребение приехал и Фредерик Кольдевин с женой, он давным-давно не был в Сегельфоссе. И старики Кольдевины приехали со своего острова. Они стали оба маленькими седыми чудаками, у них уже голоса не было. Они были похожи на детей-альбиносов. Полковник фон Платц из Ганновера прислал представителя и цветы, которые, впрочем, пришли на целую неделю позже.
Даже и при этом случае поручик вел себя странно и самобытно. Он по телеграфу приказал, чтобы на похороны привезли соседнего пастора. И как он только мог это сделать! Уж, кажется, глубоко и сильно задело его горе. Нет! он продолжал поступать по-своему. Но вечером, накануне похорон, посланный вернулся с отказом: пастор извинялся, произошла неожиданная задержка. На самом деле он просто не хотел обижать своего коллегу Лассена, который пользовался расположением епископа. Поручик улыбнулся и сказал своему сыну:
– Придется взять Ларса. Да, впрочем, это ведь безразлично. Твоя мать не услышит его. Скажи Мартину, чтобы он сходил завтра утром за Ларсом.
Когда пастор пришел, консулу Фредерику пришлось быть посредником между ним и поручиком. Поручик не желал слышать речи Ларса, но пастор не мог согласиться на это. Он обещал из уважения к поручику говорить как можно короче и отказался ждать тела у ворот кладбища.
Поручик сказал:
– Тогда я останусь дома.
Консул Фредерик сделал вид, что он согласен, чтобы не раздражать друга, но он не сомневался в том, что это невозможное дело.
– Конечно, это выход, – сказал он, кивнув головой.– Только бы ты сам потом в этом не раскаялся.
– Да, без сомнения.
– Так, пожалуй, лучше будет потерпеть час, чем потом раскаиваться всю жизнь.
Поручик решил, что он пойдет. Он оделся в парадную форму с эполетами, шпагой и золотыми аксельбантами и надел плащ. Он был великолепнее, чем когда-либо. Юный Виллац был в новом черном костюме с крепом на цилиндре. Оба, и отец и сын, были в белых перчатках, но без черной каймы.
Все рабочие господина Хольменгро были отпущены; мельница стояла, все арендаторы собрались у кладбища, площадь перед церковью кишела народом, как в большой праздник. Гроб был совершенно закрыт цветами, – тут были венки из Англии, из Германии, от Хольменгро, от Кольдевинов, от торговцев из Бергена.