Дети времени (Дети века)
Шрифт:
– Что же с твоими глазами?– снова спрашивает Юлий.
– Пришлось носить выпуклые очки. Разве ты не заметил, Юлий?
Этого Юлий и теперь не замечает. Пастор положил руку на книги и сказал:
– Этими книжками вряд ли кто много занимается дома?
– Да, правда, мало читают слово Божие, – ответила мать.
– В таком случае, вы мне, может быть, позволите взять их с собой?
– На что они тебе? – спросил Юлий.
У отца такое выражение, будто он не имеет желания расставаться с книгами,
– Возьми, если хочешь.
– Так ты совсем ослепнешь, – пророчествует Юлий.
– Ну, может быть, с Божьей помощью и не ослепну, – отвечает пастор.– Мой доктор говорит, что мне в последнее время лучше.
– Я знаю об одной книге, – говорит Юлий.– У Гана Оле Иоганна есть старинная книга, написанная Эспером Брокманом.
– Можешь ты достать мне эту книгу? – спрашивает брат.
– Думаю, что достану, – отвечает Юлий, уходя.
Пастор начинает говорить о господине Хольменгро, какая это суетная душа, только и думающая о равных предприятиях. Правда ли, что он начал пить?
– Хольменгро?
Пастор утвердительно кивает.
– Так мне говорили.
Мать снова покачала головой.
Боже, и чего только не знает ее сын!
– И с ним я как-нибудь хочу повидаться, – сказал пастор.– Дети, вероятно, опять все позабыли и стали настоящими язычниками после моего отъезда?
– Да, Феликс ничему не желает учиться. Давердана слышала, что отец хочет отослать его обратно в Мексику.
Брат прислушивается.
– В Мексику? И Марианну также?
– Нет, одного Феликса. Марианна скоро уедет в Христианию.
– В Христианию? Вот как!
Разговор заходит о Пере-лавочнике. Пастор обо всем кое-что знал. Церковный прислужник любезно посвятил его во все дела. Пер-лавочник все толстел да толстел; но уж как-нибудь его притянут к суду за ловкость пальцев при весе и мере.
– Ну, а телеграфист не ходит по ночам на охоту за девушками? А заведующий пристанью? Выйдет у него что-нибудь с иомфру Сальвезен?
Давердана сидела как на угольях: теперь пойдут расспросы о помощнике заведующего, ее женихе. Теперь им с ним и видеться не придется!
Юлий скоро вернулся; он бегал к Оле Иоганну и положил на стол необыкновенно толстую и растрепанную книгу. Кто его знает, – может быть он и стащил ее?
– Вот и книга, – сказал он.
– Могу ее взять? – спросил пастор.
– Да, можешь.
И мать покачала головой: «И книг же у Ларса! А ученость-то какая!»
Пастор сложил в кучку три книги и похлопал по ним. На что они ему?
А он, Л. Лассен, заводит библиотеку. Он отыскивает книги в избах рабочих. Вот еще три новых тома. И этот Эспер Брохман будет иметь великолепный вид на полке.
Юлий сказал:
– Он, Оле Иоганн, просил тебя зайти устроить собеседование в его доме до отъезда.
– Устроить беседу у Оле Иоганна? У него ведь нет порядочной избы.
– Мы могли бы и там выставить окна. Пауза.
Мать начинает говорить:
– Неужели ты настолько прост, чтобы устроить собеседование у Оле Иоганна? Неужели ты станешь напрягать себя еще!
– Нет, – отвечает пастор.– Да и действительно он не казался способным на собеседование в этот день.
– Горло… хм! – Пастор закрывает рот рукой и сильно кашляет, задыхаясь.
– Нет, нет, ни в коем случае, – повторяет также отец, Ларс Мануэльсен.– Довольно с Оле Иоганна и того, что он слышал сегодня!
Но Юлий настоящий чертенок.
– А что до того, что ты охрип, так пусть мать снимет с тебя болезнь серебряной ложкой. Она так мне помогла.
– Ах, какой ты невежда, Юлий, – говорит пастор брату.
Он надел сюртук на богатырское тело, галоши на ноги и вышел. Он, вероятно, хотел пройтись на обратной дороге к пастырскому дому по старым местам. Давердана и сестра крались по кустам, подсматривая за ним.
Ларс Лассен шел знакомой дорогой в гору, беспомощно опустив голову, так как подъем был крут, а он не хотел останавливаться дорогой. Он, по-видимому, не обращал внимания ни на что окружающее, чувствуя себя, вероятно, хорошо и вполне уверенно, а при встрече с народом его единственным опасением, повидимому, было, что ему не поклонятся. Ведь не ему же кланяться первому: разве он не пастор? Мимо прошло много людей, и некоторые ему были незнакомы – вероятно, рабочие от Хольменгро. Он пристально смотрел на этих людей – до последнего мгновения, и иногда добивался тем поклона. Это, конечно, не имело для него значения. Но все же не он кланялся первым.
Да, в Ларсе Лассене были задатки церковного борца, и он наверное пойдет вперед. Нет ничего невозможного, что придет такой час, когда он потреплет поручика Хольмсена по плечу.
Но до того времени еще случится многое.
Телеграфист сидит перед своим аппаратом и работает. Приходит телеграмма из Берлина. Она не длинна, но так важна, что телеграфист сам хочет отнести ее. Он отбивает три точки и черту, встает, выпивает глоток из бутылки, стоящей на полке за занавеской, запирает контору в неурочное время и уходит.
Он идет к усадьбе. Он высокий, крепкий, широкоплечий парень.
Так как ему не доводилось бывать в усадьбе, то он пошел задним ходом, чтобы встретить кого-нибудь; он спросил горничную, где поручик; горничная вышла с экономкой, и только после настоятельного требования со стороны телеграфиста поручика позвали.
Он, очевидно, был сильно изумлен и спросил, чтобы кто-нибудь расписался в получении телеграммы.
– Это все можно. Да и не нужно. Я только хотел предупредить, что телеграмма очень важная.