Дети зимы
Шрифт:
– Все хорошо, давайте еще что-нибудь споем у пианино, – крикнул папа. Они пели до хрипоты, по большей части рождественские гимны, немецкие и английские, хлопая друг друга по спине. Ширли было неприятно смотреть, как глупо вела себя мама. И она обрадовалась, когда за гостями приехал грузовик. Завтра ее родители будут такими, как обычно.
Небо было ярким и чистым. Христова свеча еле горела на окне у Ширли, из которого всегда дуло. День закончился, и Нора поникла от усталости.
– По-моему, надо попросить,
– Я не знаю, не уверена, – ответила Нора, внезапно испугавшись чего-то.
– Ты можешь научить их говорить по-английски.
– Они не должны жить в нашем доме.
– В Боковом амбаре есть комнатка, где ночуют ирландцы во время сенокоса. Мы можем ее приготовить, и у них будет свое жилье. Я не люблю упускать выгоду, а Большой Ханс будет делать работу за двоих, – засмеялся он. – Как ты думаешь, девушка?
Что могла она ответить. В делах фермы он был босс. И помощь им была бы нелишней. Но в появлении на ферме немцев была и опасность. Ей бы предложить что-то другое, но она, неожиданно для себя, улыбнулась и кивнула.
Встреча с Клаусом пробудила в ней странные чувства, у нее все пекло и трепетало в груди, словно она была глупая школьница. В маленьком романтическом искушении не было ничего предосудительного. Нельзя было лишь поддаваться ему, ведь она жена, мать и добрая христианка. Конечно, ей нечего опасаться такого решения мужа, верно?
Потом Ширли смотрела несколько недель, как ее мать вязала быстрыми пальцами те свитера, простым фасоном, из распущенной старой шерсти, которую пряли и красили в домашних условиях. Большой Ханс, как она теперь называла его, был такой огромный, что на него ушла шерсть с целой овцы. Каждую свободную секунду она звякала спицами, погрузившись в свои мысли, и ей было некогда поиграть с дочкой в настольную игру «Змеи и лестницы» или «Лудо».
– Мне надо вязать, – повторяла она.
Потом пришла пора снежных бурь, и Ширли не могла ходить в школу, а сугробы наметало такие, что им приходилось постоянно расчищать подъезд к дому. Почтальон ходил по каменным стенкам, а толпы работников с лопатами пытались чистить большую дорогу, чтобы по ней могли проехать грузовые «молоканы». В их амбаре жили два немца, но потом пришло известие, что Большого Ханса отпускают домой. Ему не терпелось поскорее уехать, и он взял снегоступы и палки и стал пробираться к дороге, захватив с собой их почту и сливочное масло для лавок.
Потом разыгрался буран, и им пришлось таскать воду для коров и пытаться спасти овец, занесенных снегом. Каждое утро папа, мистер Клаус и еще один работник возвращались замерзшие. Ширли видела только их глаза, смотревшие из-под обледенелых ресниц, а в остальном они походили на снеговиков. Мама хлопотала возле них.
– Заходите скорее, согрейтесь, – кричала она, а Ширли прыгала на руки папе. Мама пыталась согреть их горячим бульоном.
– Нам нужно согреться как следует, – говорил папа. – Поставь котел на огонь, и пускай парень отмокает в ванне перед огнем. Ему нельзя возвращаться в свою комнатушку, пока он не оттает.
Ширли решила, что это игра, когда родители наливали ванну. Мама выставила ее за дверь, когда Клаус стал раздеваться.
– Нам с тобой не нужно там находиться, – шепнула она, но Ширли заметила, что мама то и дело бегала на кухню, потому что вечно что-то забывала, и что у нее пылало лицо, и она была вся сама не своя, непохожая на обычную маму.
Одним-единственным взглядом Нора оценила его наготу. Хорошая фигура, на голых плечах сохранялся летний загар, мышцы выпуклые, бедра узкие, а у Тома они мясистые и широкие. Она схватила полотенца и сбежала в холл, подальше от дальнейших впечатлений. Он очень красивый, и ей не нужно смотреть на него.
– Перестань, больно! – закричала Ширли, и Нора поняла, что слишком крепко сжала ее руку.
– Прости, милая, – прошептала она; у нее кружилась голова, и вообще, она чувствовала себя глупо.
Дни шли за днями, складывались в недели. Том настоял, чтобы она давала Клаусу настоящие уроки английского, и вечерами немец чинно сидел за кухонным столом, она пыталась завязать с ним беседу, давала письменные задания, а Ширли в это время приставала с разными вопросами. Неудивительно, что особых успехов он не делал. Вокруг фермы бушевали метели, сугробы отрезали от дома даже Боковой амбар, и Том предложил, чтобы она приготовила Клаусу постель в большом доме.
Сказано не было ни слова, даже ни намека, но когда в тот вечер Нора поднялась по лестнице в спальню, она знала, что как-нибудь ей надо сделать, чтобы они оказались наедине. Лежа в постели, она дождалась, когда в доме все затихнет, а когда Том захрапел, надела халат и пошла к лестнице. Возле спальни Клауса она тихонько кашлянула, потом громче и громче, но ничего не произошло. Так она долго и напрасно ждала с бьющимся сердцем, потом медленно поплелась к себе. Все получилось очень глупо…
Тут она заметила, что под дверью верхнего салона мелькнул свет, и заглянула туда. Там сидел Клаус, нервно стиснув пальцами колени. Он поднял голову и улыбнулся.
– Фрау Сноуден – Ленора – я должен с вами поговорить. Я думаю о вас все время, днем и ночью. Я должен уйти.
– Я тоже думаю, – прошептала она и, вся дрожа, села рядом с ним в полутьме, при слабом свете мигавшей свечки.
– Я никогда не забуду вашей доброты… и доброты вашего мужа… Это плохо, я знаю. – Он опустил голову на руки, и она поняла, что он плачет. В одно мгновение она обняла его, крепко прижалась к его груди и тоже зарыдала от безнадежности их любви друг к другу. Вот так, в ледяном салоне, их губы нашли друг друга, а тела подтвердили их чувства. То, что случилось между ними, было так же естественно, как дыхание или разговор. К чему тратить драгоценные минуты на слова, когда тела могут выразить это гораздо полнее?