Дети зимы
Шрифт:
Папа немного помолчал и ответил:
– Ну, после двенадцатого числа этого месяца это уже можно. Мы должны относиться к немецким парням чуточку милосерднее. Тут у них тяжелая работа – они расчищают завалы, строят стены, и все на улице, в любую погоду. У них рабский труд… – продолжал он, видя, как мама покачала головой. – Поэтому будет правильно проявить к этим одиноким людям на Рождество немножко христианского милосердия. Ведь это всего лишь на один день. Где твое христианское милосердие, Ленора Сноуден? – Он широко улыбнулся и подмигнул Ширли, но мама не сдавалась.
– Я не жалую немцев. После того что Гитлер
Дядя Гилберт жил в гостиной и улыбался из черной рамки. Мама с грохотом поставила на полку миску с пудингом.
– Вот, – сказала она, – теперь пудинг постоит ночь. Вот только сейчас добавлю в него каплю бренди из шкафчика с лекарствами, чтобы он подошел. Пожалуй, мне тоже требуется немного постоять и остыть, чтобы проглотить пилюлю, которую ты мне только что преподнес. Пойдем, дочка, может, добрая волшебница положит нам несколько серебряных украшений для нашего сливового пудинга.
Отец не пошевелился, а лишь скрестил на груди руки, как делал это всегда, когда ей пора было ложиться спать, а она хотела дослушать передачу по радиоприемнику.
– И вообще, как нам развлекать военнопленных? Они не говорят по-английски, а я давно уже забыла после школы немецкий. – Теперь она с грохотом ставила в раковину грязные кастрюли. – Мы и так наслушались этот язык на всю жизнь. Зря ты подложил мне такую бомбу. Неужели у меня нет права высказать свое мнение?
Когда мама сердилась, у нее сверкали глаза, и она грохотала всем, что было на кухне.
– Ты ожесточилась за последние несколько лет… – начал он.
– А чего ты хотел? Мы победили в этой войне, но я сомневаюсь в этом всякий раз, когда беру корзинку и иду на рынок. За мои кровные я могу купить все меньше и меньше. Попробуй найди что-нибудь ко дню рождения Ширли в магазинах игрушек. Угощения должны доставаться деткам, а не взрослым мужикам, которые еще недавно направляли на нас оружие.
Папа прижал пальцы к ее губам.
– Хватит, жена. Уши есть и у стен. Не порти малышке сюрприз. Ширли не останется без подарка, ведь никогда не оставалась. Санта-Клаус не пропустит ее, когда будет обходить всех детей, верно? Да, последние два Рождества выдались тяжелыми, но давай улучшим ситуацию, зарежем на этот раз гуся и поделимся с другими. Пускай иностранцы запомнят наше Рождество. Их лагерь на болотах – не отель класса люкс. Они там как звери в клетке. Милая, эти военнопленные сполна заплатили за все. Их бы теперь отправить домой, не держать на таком холоде. Прояви милосердие, Нора!
Ширли не знала, что и думать, слушая этот спор. Она не хотела, чтобы мистер Гитлер пришел к ним в дом через эту дверь, но ведь все говорят, что он умер, а война закончилась. Так что пора мириться, как мирятся они с Верой, когда поссорятся на детской площадке.
– Какой ты добренький, – огрызнулась мама. – Моя бы воля, так они заровняли бы каждую воронку от бомб и работали здесь, пока каждый кирпичик не ляжет на положенное ему место.
Они смотрели новости в кинотеатре «Пате Ньюс». Ширли не знала, что такое война, только запомнила, как на поле падали бомбы и пугали овец, а в школе разместили – правда, ненадолго – целый автобус эвакуированных.
– Вот уж никогда не думал, что ты такая злая, Нора, – нахмурился отец.
Ширли не любила, когда родители ссорились и говорили друг другу злые слова. Ей делалось страшно.
– Эти парни работали здесь как лошади, они вежливые и приличные. Надо быть милосердными победителями и мириться с врагами. Слушай, Нора, дай им шанс. Вот ты придешь в церковь и сама увидишь, что это за люди. И удивишься.
Мама лишь пожала плечами, стараясь игнорировать его слова. В эти дни она почти не бывала в церкви.
– Что-то не верится, – фыркнула она и вернулась к своим хлопотам. Ширли выскользнула из двери и побежала во двор играть с собакой, радуясь, что больше не слышит их слов. Это было время, когда она мечтала, чтобы у нее были братик или сестричка и можно было с ними играть; но у нее были и придуманные друзья. Иногда, играя в роще, она видела белую волшебницу, немного похожую на добрую фею Глинду в «Удивительном волшебнике из страны Оз». Они играли в прятки на краю рощи, пока Ширли не надоедало, и тогда она бежала к дому.
На следующее воскресенье они увидели военнопленных в поношенных темных мундирах, с шинелями на руке. Ширли насчитала тридцать человек. Немцы чинно уселись на передние скамьи методистской церкви, перед дубовой кафедрой и органом. Мама пришла на молебен из любопытства, поглядеть на бывших непобедимых противников. Немцы сидели молча, с каменными лицами, слегка смущенные обстановкой. Они понимали, что пятьдесят пар глаз смотрят им в спину.
Ширли призналась себе, что немцы не выглядели страшными чудовищами; их голоса оживили обычный хор прихожан, когда все пели гимны, напечатанные на листках на английском и немецком. Военнопленных вывели еще до окончания церковной службы на утренний холод, и они зашагали в гору к своим баракам. Ширли и другие ребята из воскресной школы выбежали из класса, чтобы посмотреть на них; некоторые мальчишки выкрикивали им вслед грубые ругательства. Ширли было чуточку грустно, что она сейчас будет уплетать жаркое со всеми обрезками, а немцы так и будут идти под дождем.
– Никого нельзя изгонять из божьего храма, верно, дорогие мои? – прошептал папа им обеим. – Вы только поглядите на них, сейчас это сломленные молодые парни, далеко от дома; весь их мир рухнул, и они уже не знают, что их ждет впереди. Их надо пожалеть и простить, проявить чуточку милосердия. – Папочка всегда умеет сказать хорошие слова.
– А у нас кто-нибудь будет? У Салли будет… Можно и у меня тоже? – закричала Ширли на пороге церкви.
– Ты о чем говоришь, дочка? – спросила мама, поправляя ее косичку. – Где твоя ленточка? Они что, на деревьях растут?
– У меня будет на Рождество какой-нибудь Джерри? – Ширли умела клянчить и заметила, что мама не сказала «нет».
– Поглядим, – раздался неожиданный ответ. Девочка знала, что это почти что «да»…
Зачем же я согласилась? Пожалуй, потому, что тот декабрьский день выдался отвратительным, скалы угрюмо темнели над головой, а за поворот дороги уходила унылая колонна поникших людей, которым предстоял долгий подъем. Ей бы торжествовать, но ее ледяная решимость подтаяла от странной грусти. Не очень-то приветливы к пленным эти голые склоны, но чья тут вина? Если бы немцы остались в собственной стране, ничего бы не случилось, и Гилберт был бы жив.