Дети
Шрифт:
– Я тут болтаюсь битый час. Ощущение, что оторван от жизни. Люди проходят сквозь меня, как будто я пустое место, воздух.
– Тяжело тебе, сынок, – изучает она его теплым, слегка ироничным взглядом.
– Бессилие, мать. Секрет обновления скрылся от меня, как же я потребую обновления от себе подобного! Потерял вкус к борьбе. Душа моя медленно каменеет.
– Не опускай рук, сынок, не убегай. – Она ударяет посохом в снег. – Борись!
– Мать, я борюсь лишь за право быть одиноким.
Они дошли до улицы, ведущей к зданию полиции. В начале улицы, как в воротах, стоят
– Вперед, мать. Будем идти, как будто мы ищем пустые бутылки.
– Ни за что, сынок. Надо смотреть им прямо в глаза, и тогда они сдадутся. Не бойся людей. Чем больше ты будешь выказывать страх, тем больше они будут тебя преследовать.
– Вы куда?
Двое становятся перед ними. Один – широкоплечий, упитанный, с толстой шеей, глава пикета. Это нацист. Второй – в кепке, натянутый на лоб, коммунист.
– Куда?
– Какое ваше дело?
– Мы еще посмотрим, кто здесь решает дело.
Двое полицейских приближаются к ним. Прикладываю ладони к шапкам. Теперь перед ними стоят вместе – забастовщики и полицейские.
– Куда вы желаете пройти?
– К трамваю номер 73.
Эрвин пришел в себя. Искра радости вспыхнула в душе, слабость исчезла. Публика замолкла от неожиданности. Глаза людей, стоящих на тротуаре, подобны глазам солдат без мундиров, готовых к бою. Гнев затаен в их молчании. У края тротуара мать прижимает к себе плачущую дочку, и это как знак к бою.
– Сволочи! – Ветер словно бы замер от людского воя.
– Берегись, чтобы наши кулаки не прошлись по твоим зубам!
В мгновение ока толпа качнулась в их сторону, как стена, которая вот-вот упадет. Обвал проклятий, град снежков в воздухе, рассыпается на одежде и головах Эрвина и матери. Резиновые дубинки полицейских взметены в воздух, свистят недалеко тот Эрвина и матери.
– Не дойдете целыми до трамваев!
– Приготовиться! – рычит глава пикета.
Они прислоняют плакаты к стенам домов. Один из толпы швыряет сосиски в снег. Мгновенно мальчик выскакивает, поднял их и скрылся с добычей. Торговцы убрались. Голос главы пикета гремит в напряженной тишине:
– Приготовиться!
Все образовали цепь, соединив руки. Трамваям нет прохода. Эрвин положил руку на плечо матери.
– Освободить дорогу! – кричат полицейские. Четверо из них стоят рядом, с пистолетами наизготовку.
– Наймите овчарок –
– Не поможет вам. Не пройдете! Сволочи!
Мужчины выходят из толпы и присоединяются к забастовщикам. Среди мужчин в блестящем обмундировании, они, в потрепанных, рваных одеждах, выглядят, как арестанты. Полицейские направляют пистолеты в сторону забастовочных пикетов.
– Освободить шоссе! Дать проход!
– Не стрелять! Не стрелять! – кричит мать Хейни. Конные полицейские врезаются в толпу, прорывая заслон рук. Выстрелы в воздух.
– Стреляют, стреляют!
– Успокойтесь, мать, – Эрвин давит ей на плечо, – они стреляют в воздух, чтобы напугать.
– Так они убили моего сына Хейни. Стреляли в воздух, а его убили!
Люди прижаты к стенам домов. Конные полицейские на обочинах тротуаров охраняют шоссе пустым.
– Пошли, мать.
Они уходят, словно спасаясь. Полицейские их сопровождают. Мать останавливается.
– Мы не нуждаемся в вашем сопровождении.
– Ну, что вы, старуха, наш долг охранять ваши жизни.
– Мы пойдем сами! – хмуро говорит Эрвин.
Полицейские отстают. Медленно движутся за ними. Пистолеты наизготовку. Конные полицейские сдерживают бушующую массу с одной стороны шоссе, полицейская машина с пулеметом – по другую сторону шоссе.
Снежки все еще бьют по головам, лицам, спинам Эрвина и матери. Эрвин убыстряет шаги. Мать сдерживает его.
– Не убегай, – шепчет она, – выпрями спину, сын мой.
Он шагает в ногу с ней, держа руку на ее плече. Правое плечо его выпячено, готовое к обороне. Правой рукой он с напряжением ведет велосипед качающийся со стороны в сторону.
– Сволочи! Ничтожные штрейкбрехеры! – ревет толпа, как стая хищных зверей.
Они добираются до трамвая. Водитель здоровается с ними кивком головы из-за разбитого камнем оконного стекла. Резкий порыв ветра разметал волосы Эрвина. Он без шапки, которую купил, снежок сбил ее с его головы. Шарф Герды все еще у него в руках.
– Взгляните туда, мать, – указывает Эрвин на забастовочные пикеты и толпу, – такой короткий путь прошли и познали, что такое страх, ненависть, дикий гнев...
– Но и мужество, сын мой.
Толпа по ту сторону шоссе успокоилась. Конные полицейские исчезли. Пикетчики вернулись к стенам и взяли в руки плакаты и лозунги. Торговцы баллонами и сосисками вернулись и снова хвалят во весь голос товары. Полицейские убрали пистолеты, и снова выглядят, как зрители, наблюдающие за ярмаркой. Почтальон в синей униформе неожиданно отделяется от толпы и беспрепятственно движется по враждебной территории. Спокойным поднятием руки приветствует забастовщиков и полицейских. И те и другие добродушно приветствуют его тем же жестом. Эрвину кажется, что почтальон направляется к нему. Сейчас протянет ему письмо, оттуда, из отдаленного мира, с которым Эрвин потерял связь. Нет, он и не просит никакого письма, никакой весточки оттуда, ни в семейный его дом, ни повестки в суд. Все это миновало. Он – один-одинешенек. Без Герды, без ребенка, свободен и одинок во всей вселенной. Жестом решительного отказа, с полным равнодушием, он как бы отметает прошедшего мимо почтальона.