Дети
Шрифт:
– Будьте настороже, – говорит Кноф, – приближаемся к опасной территории!
Они подъезжают к скоплению деревянных домиков. Слышится звук ветра, колотящего по жести крыш. Вообще, этот квартал деревянных хижин предназначен для летнего отдыха рабочих. Но большая безработица превратила эти развалюхи в постоянное жилье. Псы лают, выходят люди, и уже видна их серая стена вдоль тротуаров.
– Они готовы на все, – говорит Кноф, – им нечего терять, а на то, что у них есть, им наплевать. Позавчера они тут разобрали рельсы, и замаскировали место снегом. Никто этого не заметил, трамвай перевернулся, водитель смертельно ранен...
Кноф
– Как вы себя чувствуете? – оборачивает он голову к пассажирам.
– Живы, – отвечает Эрвин.
– Это пройдет.
Доехали до границы, за которой начинается район фабрик. Горы шлака и обломков железа, покрытые снегом. Замерзший канал петляет между горами мусорной свалки в тумане снегопада. Высокие трубы выбрасывают клубы дыма, и снопы искр нагревают студеный воздух. Рабочий поселок, у въезда в район, безмолвен. Мужчин в нем в эти часы не видно, женщины заняты домашними делами.
– Конечная остановка, – провозглашает Кноф, – моя карета всегда к вашим услугам.
Трамвай поднимается на стальной мост над каналом, и Эрвин указывает на красивые ворота за ним.
– Там фабрика «Леви и сына», мать.
– Нет. Там не написано – «Леви и сын». Только – «Ли», – поправляет Кноф на прощание.
– Верно... – удивляется Эрвин, – ни разу не обратил внимание. Одна из букв сломалась. Надо обратить на это внимание Гейнца.
Эрвин ведет мать в офис. Здесь глубокая тишина. Ковры скрадывают звук шагов. На всех дверях матовые стекла. Конторщики движутся по коридорам медленными шагами. Остров безмолвия в шумном заводском дворе.
– Здесь работает молодой господин?
– Да, мать, здесь.
– Господина сегодня нет, – говорит старенькая секретарша Гейнца.
– Итак, выходит, вы зря проделали этот долгий путь, мать?
– Не зря, сын мой. Достаточно самого путешествия на нашем трамвае. Мне надо поговорить с молодым господином.
– Я увижу его вечером и погорю от вашего имени и... мать... Он хочет сказать, что «в доме есть еще кто-то, который знает всю правду об Эмиле Рифке. Она, а не Гейнц, знает истинную правду об этом офицере».
Грузовик с белыми ваннами поднимается на весы.
– На одной из этих машин я пошлю вас обратно домой, мать, а мне надо идти работать. Я очень опоздал, до встречи.
Он подхватил железную болванку и открыл жерло печи. Поток пламени выплескивается оттуда в темное помещение. Небольшого накала огонь колеблется в белом жерле печи. Вернуться, что ли, ждать, пока у Герды раскроются глаза, и она вернется к нему. Ждать до того, как вернется ему все, что любил и лелеял всегда. Свет и музыка, цветы, и деревья, колышущиеся на ветру, чудо детей и женщин, возрождение тайн жизни, полная солидарность с людскими страданиями, и – каналы, ведущие в царство свободы. И ждать лучшего, ждать...
– Эй, Эрвин! Что с тобой? Ты болен? Ты мечтаешь?
Эрвин испуганно вцепляется в железную болванку и продолжает работу.
Глава
– Ку-ку! Ку-ку!
Голос кукушки в гостиной. Иоанна стоит у двери в дом.
С каждым кукованьем сердце ее сжимается. Пять раз прозвучало»ку-ку». Целый день проболталась Иоанна на улицах, и не чувствовала, как бегут часы. Из мастерской графа она поехала на санях до клуба Движения. Перемыла там все полы, оттуда добралась до Саула. Не найдя его дома, пошла искать его к Отто, оттуда на бойню, обошла все переулки в поисках Саула. Нигде его не нашла, словно снег поглотил его. Как она теперь объяснит свое отсутствие дома в течение всего дня? День клонится к вечеру, туманы окутали сад. Над деревьями сгущаются облака. Кукушка замолкла, и в доме тихо, только вкусные запахи тянутся из кухни. Эмми! Она спрячет ее в кухне, вернет ей присутствие духа. В течение дня она почти ничего не ела. Затем она скроется в своей комнате и притворится давно спящей. Она и вправду не чувствовала себя хорошо. Болела спина, в животе покалывало, как никогда раньше, голова кружилась.
В кухне сестры Румпель склонили свои белые головы над дымящимися кастрюлями. Когда перед ними возникла Иоанна, они в один голос воскликнули.
– О-о!
Сестры-альбиноски являются в дом Леви только по большим праздникам или в связи с трауром. Больших празднеств в год траура по отцу в доме нет. Что случилось? И нет доброй и любимой Эмми.
– Где Эмми?
– Иисусе, – сестры скрещивают руки на фартуках, лица их становятся серьезными, девочка не знает, где Эмми, и в голосах их одновременно сожаление и радость.
– Что-то случилось с Эмми! Доброй и любимой Эмми?
Из комнаты отца доносятся взволнованные голоса:
– Ты неправильно повел себя с ней, дед, – голос Гейнца.
– Нет, дед, мы не хотим такого отношения к Эмми, – голос Эдит.
Им возражает громовой голос деда:
– Только так надо было вести по отношению к ней, как я себя вел.
«Дед сделал что-то против Эмми!» – Иоанна врывается в комнату. «Дед виноват!» Она уже все поняла и без объяснений. Глаза ее гневно сверлят деда, как и глаза Гейнца и Эдит. Она стоит у окна, окутанная сигаретным дымом, Гейнц опирается на письменный стол отца, покусывает губы. Дед сидит в кресле, заполняя его своим крупным телом. Выпускает изо рта дым сигары, следя за кольцами, свивающимися в воздухе. Это он обычно делает, когда сильно сердит. Но с момента, кода в комнату врывается Иоанна, все изменяется. Дед переводит взгляд с пустого пространства на внучку с растрепанной шевелюрой и на волочащийся за ней подол юбки. Гейнц и Эдит тоже переносят сердитые взгляды с деда на Иоанну. В комнате словно становится темно и трудно дышать. Только круглые часы сурово отстукивают минуту за минутой.
– Иоанна, где ты пропадала целый день? – голос Гейнца сердит.
– Я была, была...
– Где ты была? Не рассказывай сказки, мы все знаем.
– Я хочу, прежде всего, знать, что с... – вскрикивает Иоанна.
– Прежде мы хотим знать. В школе ты не была. Кварцевое излучение у доктора Вольфа не посетила.
Гейнц с изумлением смотрит на ее распоротую юбку и клубок ниток, тянущийся вокруг подола. Даже Эдит не приходит ей на помощь, вытирает от пыли письменный стол отца. Глаза Иоанна как две малые кусачие крысы, борющиеся за свою жизнь. Дед не любит такие глаза у своей внучки и спрашивает: