Дети
Шрифт:
– Вы воспитываете в человеке личные качества, с помощью которых он способен совершить любую революцию, такую же, как и Гитлер со своей теорией. Вы соревнуетесь с Гитлером в развязывании свинского начала в человеке. Выйдите на улицу и поглядите, как маршируют наши товарищи вместе с людьми Гитлера в этой ужасной забастовке. Чем они отличаются друг от друга? Животные инстинкты овладели всеми. Дикие инстинкты лесных зверей. Товарищи, какими бы великими не были идеи, человек – носитель идей. Если облик его опустится до свиньи, таковой станет и идея. Если Германия рухнет в круговорот животных инстинктов, в этом будет также наша вина. Только мощная нравственная сила
От волнения рот рыжего взмок. Макс, огромный светловолосый детина, председатель спортивной организации и член центра коммунистической партии, вытянул ручищи до середины стола. Он растопырил пальцы. Уродливый шрам пересекает руку, ноготь бесформен. Он ударяет рукой по столу, как подписывает дело.
– Ты очерняешь имя партии! Ты рискуешь жизнью!
– Я знаю. Каждый ваш противник подлежит смерти! – Эрвин замолкает на миг.
Все ясно. Судьба Эрвина ясна всем. Курт переводит взгляд от одного к другому, обводя всех, сидящих за столом. «Храни от них Эрвина! Храни от них Эрвина!». Какое-то мгновение он еще взвешивает: «Я с ними? Я с Эрвином?» И сдается тяге души:
– Успокойтесь, товарищи! Дайте ему спокойно закончить выступление.
В считанные минуты Эрвин еще чувствует его дружбу, ухватывается за нее и продолжает спокойно говорить:
– Вы не спрашиваете меня, почему я обвиняю во всем нас, а не большую социал-демократическую партию? Потому что, во-первых, я хочу свести счет с самим собой и моей партией. Мы вышли из рядов социал-демократической партии, мы распылили силы германского пролетариата. Сделали то, что сделали во имя нашей цели. Мы уже тогда видели силы тьмы, всплывшие на поверхность и захватывающие народ. Видели слабых и беспомощных социал-демократов, и решили взять из их рук жезл единственной силы, которая сможет остановить бег Германии к большой исторической катастрофе. Я думаю, что мы совершили ошибку, отделившись от них.
– Ты забыл Носке, Эрвин?
– Что Носке? Меньшая сволочь, чем Гитлер?
– Не он ли отдал приказ стрелять в рабочих?
– Ты забыл позорную сдачу премьер-министра Пруссии, социал-демократа Брауна уловкам канцлера фон-Папена?
– Они проложили дорогу Гитлеру!
– И после этого мы не вправе назвать их социал-фашистами? Ты все еще настаиваешь на своем мнении, Эрвин?
Эрвин чувствует себя, как на костре. Во взгляде его на Курта – просьба о помощи, но глаза Курта погасли. Теперь Эрвину ясно, что он абсолютно одинок.
– Я вернул вам партийный билет в день выборов президента государства. Но сомнения начали меня одолевать раньше. Вы говорите, Носке, Браун, но социал-демократия это не только ее лидеры, это миллионы рабочих, люди, отношения между ними. Если бы мы остались в ее рядах, мы были бы сегодня в силах стоять во главе миллионов. В рядах одной большой рабочей партии у нас была бы великая сила. Мы ведь разделили и профессиональный союз. В 1928 году мы вышли вместе с социал-демократами самой большой силой в государстве. Вся страна была в наших руках.
«В 1928 году заболела Ирма. Горестно мне за нее. Горестно мне за тебя, друг мой Эрвин. В 1928 году я потерял Ирму, не было у меня сил спасти е. Нет у меня и сейчас сил прийти к тебе на помощь. Помнишь ли ты нашу экскурсию в южную Германию? Мы прибыли в Кельн и вошли с площади в огромный Кельнский собор. Внутри был покой и прохлада. Словно мы вошли в иной мир, в котором иная атмосфера, чем та, которой мы дышали все дни. Ты прошептал мне на
– Через два года после этого, в 1930 году, нацисты добились победы, став второй по величине партией в государстве, мы потеряли момент, и нам предстоит платить за проигрыш. Благодаря нашей ошибке, мы приведем Гитлера к власти. Правда в том, что мы годами действовали по указке извне. Обслуживали интересы чужой страны. И хотя она является страной пролетариата, оковы дисциплины, которые она наложила на нас, сделали нас слепыми к внутренним диктатам нашей страны. Товарищи, вы полагаете, что можно дать возможность Гитлеру прийти к власти, и он тут же сойдет, и придет наш черед? Если это так, вы не ощущаете дух эпохи, и не знаете народной души, которую сами воспитали. Наш проигрыш будет тотальным, и цена его не подается расчету. Что возложено на нас, что мы можем еще сделать? Я дал себе ответ, согласно моему пониманию. Уверен, что вы его не примете. Сейчас время чрезвычайного положения. Время перед катастрофой. Я начал организовывать небольшие ячейки верных рабочих на фабриках и в рабочих кварталах. Ячейки одиночек, которые будут подготовлены устоять против мутного вала благодаря их нравственной, духовной и душевной силе. Может, они будут одиноки, как праведники в Содоме. Но именно они спасут нашу честь. Благодаря им, мы будем продолжать наше существование. Моя вера в одиночку это вера в саму жизнь.
Эрвин видит, что в глазах Курта последние отблески приязни погасли, и он в душе просит, чтобы Курт наконец нарушил свое молчание.
– Я закончил, Курт.
Курт видит перед собой стонущего щенка и пытается в душе заглушить эти вопли.
– Ты многие годы был, – мобилизует он в себе всю силу холодной логики, – одним из лидеров партии. Можно даже считать тебя одним из ее основателей. Нелегко партии, и не простое для нее дело, когда один из известных в обществе лидеров покидает ее ряды и выступает против нее с обвинениями.
– Ты предлагаешь мне молчать, Курт?
– Было бы неплохо, если бы это было возможно, – зрачки глаз Курта расширились.
– Нет, Курт, нет. Поговорим открыто. Я пришел к вам – выяснить все до конца.
– Нет у нас времени для выяснений. Это и не место для выяснений. Сейчас – время действий.
– Если у вас нет желания выяснять, я свободен, и могу идти своим путем.
– Погоди, Эрвин. Ты нас поставил перед судом. Наш суд это и твой суд. Наша вина это и твоя вина. Ты возложил на нас ответственность за путь партии. Ответственность эта лежит и на тебе. Мы остались на месте. И не мы находимся под судом, а – ты. Ты снял с себя ответственность за свои дела в прошлом. Но ты не сможешь ее снять бегством, Эрвин. Многие годы ты был рупором партии. В ней еще многие те, кто был тобой воспитан. Суд, которым ты сам себя судишь, это не суд.
– Я не убегаю, Курт. Я готов нести полную ответственность за мое прошлое.
– Ты готов поехать в Москву? Предстать перед руководством Коминтерна?
В мгновение ока Курт отвел взгляд от Эрвина. В каком-то смятении глаза его ищут в комнате кран, но его тут нет. Есть лишь глубокое молчание. Поверх всех голов, присутствующих в комнате, Эрвин следит за Куртом, который не отрывает взгляда от окна. Эрвин удивляется тому, что там, за окном, течет обычная нормальная жизнь, и нормальные людские голоса возносятся в комнату. Он смотрит на Курта, и с большим удивлением думает про себя: