Детские сердечки
Шрифт:
Поляк молча подошел и встал напротив. Было видно, что он так и не успокоился.
– Это Норвегия. А что ты знаешь о Норвегии? – начал он издалека.
– Викинги. Фьорды. Лосось. Нансен еще, который собак своих жрал.
– Норвегия – это дыра на карте мира. По крайней мере, была дырой до конца Второй Мировой Войны. Городов как таковых не было, население веками жило на хуторах. Хутора были изолированы друг от друга до такой степени, что в жены было проще брать сестер или дочерей, чем идти свататься на другой хутор.
– Ну, ты мне об этом еще в машине говорил.
– Так вот, когда в середине
– В смысле?
– Гомосексуализм, зоофилия, педофилия, женская эмансипация, доходящая до идиотизма.
Рядом возник Ричард с пивом в руках. Одну бутылку он предложил Янеку, а одну мне. Ян, отхлебнув несколько раз, успокоился окончательно и продолжил.
– Но это привело к печальному итогу – резко упала рождаемость. Хотя чего удивляться, если в детских садах здесь детям читают сказки, как принц влюбился в принца, а принцесса любит другую принцессу, – поляк снова отхлебнул.
– Ты шутишь? Что за бред? Зачем этому учить детей?
– Потому что у власти здесь – уроды. Лисбаккен, бывший министр по делам детей, открыто заявлял, что он гомик, и хочет, чтобы все дети были такими же, как он [2] .
– Не может быть…
2
Реальное заявление Лисбаккена, министра по делам детей в Норвегии звучит так: "Я – гомосексуалист. Я хочу, чтобы все дети страны были такими, как я"
– Может-может. Это Норвегия, тут и не такое случается. Самое страшное, что демографические проблемы страны правительство решает через эмигрантов. Точнее через натурализацию детей эмигрантов. Желательно, белых.
– В смысле…
– Да. Ты все правильно понял. Создана специальная служба Берневарн, которая отбирает детей у плохих родителей. Отбирает без всяких решений судов и документов, просто по анонимному звонку или заявлению случайного прохожего. Никакой бюрократии, ведь у различных отделений Берневарн имеется план по изъятию и ведется соревнование, кто больше детей изымет. Поэтому причиной лишения родительских прав служит любая мелочь, например то, что ты слишком сильно любишь своего ребенка, или заставляешь его делать домашнее задание.
– Я слышал про такое, но не всё же так плохо?
– Всё еще хуже. Правительство вкладывает в сектор «защиты детей» почти треть бюджета, а это огромные деньги. Крутятся миллиарды евро. Целая структура из частных детских садов и школ, исправительных воспитательных центров, поликлиник, психиатрических лечебниц и просто приемных родителей, которым за содержание ребенка платят приличные деньги. А за содержание детей-инвалидов – платят еще больше, поэтому часто малышей калечат, чтобы заработать. Ну и про традиционную здесь педофилию не забывай. Как говорят в США – ничего личного, просто бизнес, – Ян залпом допил, наконец, пиво, и потухшим взглядом смотрел куда-то чуть выше меня. – Это бизнес настолько прибылен, что его на корню скупил один лондонский инвестиционный фонд, структурное подразделение Bank of America.
– Охренеть…
– Теперь
– А зачем вы этим вообще занялись?
– Зачем? – поляк на секунду задумался. – Понимаешь, не ты один понёс утрату. Да, мы знаем о тебе практически всё, что известно полиции, спасибо Люку. Тебе повезло, что ты влез в ту семью, за которой мы уже давно наблюдали. Заказ на Вику поступил месяц назад, и мы тщательно прорабатывали план. А тут появился ты и спутал все карты. Потеряв дочь, ты решился на убийство, мы же пошли другим путём.
– Почему?
– А что изменит убийство рядовых винтиков? Ты убил этих, но их еще сотни тысяч. Всех не убьешь.
– Значит, надо метить в верхушку.
– Ты про Брейвика слышал? – усмехнулся Ян.
– А он тут причём? Он же против исламских эмигрантов выступал?
– Больше верь газетам и телевизору. Если он был против эмигрантов, то почему не убил ни одного из них?
– Не знаю, – честно ответил я. – Этой темой вообще не интересовался. У меня своих проблем в то время хватало.
Ричард вновь выдал нам с Янеком по пиву и устроился рядом с поляком.
– Брейвика в четыре года изъяли из родной семьи, и в четыре же года первый раз изнасиловали. По различным оценкам, до совершеннолетия, он подвергался насилию больше сотни раз.
– А причем тут расстрел какого-то молодежного лагеря?
– При том, что он убивал членов Рабочей партии Норвегии, стоящей у руля государства уже не одно десятилетие, а Берневар любимое детище этой партии. И что?
– В смысле? – я открыл новую бутылку.
– Ты про это знал, до общения с нами?
– Нет.
– Вот именно. Реальные его мотивы завуалировали под месть эмигрантам, а насущные проблемы замолчали. И всё идет по-прежнему.
– И что делать?
– Что и мы – спасать детей и возвращать их родителям. Потому что своих нам уже не спасти. Мы опоздали, – Ян грустно поглядел на свои руки. – Вон Люк, женился на девушке из Киева. Её Галина звали. Любил. Носил на руках. Она родила троих замечательных детишек. И жили бы они и дальше счастливо, но кто-то из соседей донёс, что она на детей прикрикивает. Пришли соцслужбы, попытались забрать детей, пока Люк был на работе. Но Галина силой выставила их из дома, погрузила детей в автомобиль и попыталась уехать куда подальше. За ней организовали погоню. И в результате, она не справилась с управлением и вылетела с дороги прямо в один из фьордов. Никто не выжил.
Сам Люк сидел в этот момент, чернее тучи, молча слушая поляка.
– Или вот Ричард, – Ян кивнул на лысого соседа. – Пятнадцать лет назад перебрался сюда с шестилетней дочерью. Жена за год до этого умерла от рака, и они попытались поменять обстановку, чтобы легче перенести утрату. Здесь в одной из закусочных какой-то урод полез девочке под юбку прямо на глазах у отца. Ричард сорвался и забил педофила до смерти, в результате загремев в местную тюрьму на двенадцать лет. Пока сидел, дочь пошла по рукам. В тринадцать покончила с собой. Не смогла вынести всего, что с ней произошло.