Детские странствия
Шрифт:
– «Пудожская земская управа настоящим извещает вас о том, что вы приняты на земский счет учиться в городское училище. Ввиду того, что занятия уже начались, с прибытием поспешите».
Особенно обрадовали меня последние слова - я читал их, как стихи: «С прибытием поспешите»!
Терентий вздохнул.
– Кому какая планида положена, того она и найдет, - сказал он.
– А как же мы отпустим тебя, Васенька, раздетого?
– спросила мать, и этот вопрос вернул меня к печальной действительности: кроме рубахи и домотканых портков, я ничего не имел. И не в кафтанушке
– Ничего, парень, не горюй!
– ободрил отец.
– Пойду сейчас к Михеичу - авось выручит, поверит в долг.
У Михеича, часто заходившего к нам в избу покурить махорку вместе с отцом, сын служил в Питере в дворниках. Михеич каждый год ездил к нему в гости и привозил из Питера в деревню на продажу старую одежду - брюки, пиджаки, фуражки с цветными околышами.
Отец взял мешок и пошел к Михеичу, а я побежал к Ивану Емельяновичу показать полученную бумагу и попрощаться.
В училище отец Виктор служил молебен по случаю начала занятий, но Иван Емельянович, увидев меня в дверях, вышел из класса.
– Знаю, знаю. Поздравляю и радуюсь за тебя, - сказал он.
– Когда в путь?
– Вот только батька одежду городскую достанет, - сказал я.
– Ну тогда счастливого пути! Поддержи там, в Пудоже, честь нашего училища. И архиереям трубок больше не пририсовывай, батюшек в городе не серди!
– Прощаясь, Иван Емельянович вынул из кошелька пятиалтынный: - Возьми на дорогу - шагать-то тебе ведь двести двадцать четыре версты!
Когда я вернулся, отец был уже дома. Он высыпал из мешка на пол купленные им в долг вещи:
– Примеряй, сынок! Полтора рубля задолжал Михеичу.
Я надел поношенные, но еще хорошие брюки в полоску, ватный пиджак и фуражку с малиновым околышем, которую раньше носил, наверно, какой-нибудь важный чин - может быть, даже генерал!
Мать пощупала мою новую одежду и нашла, что все вещи добротные - пожалуй, стоят таких денег. Я и сам чувствовал, что одет богато. Не хватало только сапог - у Михеича их не оказалось.
– Придется мне, Васенька, свои отдать, - сказала мать.
Она стянула с себя сапоги; и только я обулся, как в избу стали входить мужики, один за другим. Вернувшись с работы и узнав, что у Буйдина сын уходит учиться в город, они пришли потолковать о таком необычном для нашей деревни случае, а заодно и пожелать мне успеха. Мужики тоже пощупали мою одежду, похвалили, поинтересовались, сколько плачено, а потом, по обычаю, сели на лавку, закурили, помолчали, и беседа не спеша наладилась.
Первым, как всегда, начал вернувшийся с войны пастух Игнашка:
– Что ни говори, мужики, а грамота всему голова. Вот, примерно, в Маньчжурии…
Он давно уже все рассказал, что было в Маньчжурии, и его тут же перебили.
– Конечно, грамотному не в пример вольготнее неграмотного: хоть писарем, хоть каптенармусом могут взять!
– заговорил другой вояка, Ларион.
Но слова Лариона тоже не пользовались у мужиков весом.
– Известно дело, для неграмотного пария в деревне одна дорога - либо в пастухи, как Игнашка, до старости лет, либо в поле с сохой, а не хочешь - в бурлаки иди, вшей корми, - заговорил отец, и его все дружно поддержали: беседа пошла живей.
Расходясь, мужики впервые прощались со мной за руку, как со взрослым.
Потом стали приходить бабы с подарками на дорогу.
Кто принес шаньгу, кто яичко, кто ломоть хлеба - каждый по своему достатку.
Старуха Ефимья начала причитать:
– Куда вы его, малого, отправляете одного в чужу-дальнюю сторонушку!
– Что ты, Ефимья, бог с тобой! Ведь парень идет учиться на казенные харчи, - остановил ее о ген.
На другой день рано утром я надел на спину мешок, все на минутку присели; поднявшись, стали молиться. После молитвы я поклонился в ноги отцу, матери и дяде Михайле. Каждый из них благословил меня и пожелал благополучия в долгом пути.
За околицу деревни меня провожала вся семья, окруженная толпой спировских баб и ребят. Мои старые товарищи, Степка и Андрюшка, которые когда-то вместе со мной потели над букварем, и Федька, первым из нас постигший грамоту, давно уже бросили ученье и теперь работали в поле наравне со взрослыми, ходили за сохой. Прощаясь, они говорили мне:
– Ты, Васька, хоть у тебя и фуражка с малиновым околышем, гляди, пока не задирай нос перед мужиками, рано еще тебе!
Я клялся им, что никогда не буду задирать нос, но они не верили:
– Ври больше! Наденешь рубаху со светлыми пуговицами да пояс с бляхой, так сразу станешь задаваться!
Бабы смотрели на меня жалостливо, со слезами на глазах спрашивали:
– Чай, робеешь, малый, один идти в такую дальнюю дорогу?
– Чего мне робеть? Васька Потапов, озеряк наш, тоже пошел. У нас с ним одна дорога, - отвечал я.
Мать обнимала меня, пока отец не махнул рукой:
– Ладно, хватит! Ну, Васька, в добрый путь!
Десятки рук махали мне, а потом провожавших заслонили росшие у дороги кусты. А вот и крыши спировских изб скрылись за вершинами берез.
«С ПРИБЫТИЕМ ПОСПЕШИТЕ»
С мешком за плечами, с палкой в руке бодро шагал я по дороге, уходившей в даль полей, прикрытых осенним туманом.
В первый день идти было легко и весело… Дорога шла берегом Онеги. Часто встречались деревни. Я сравнивал их с нашей Спировой - лучше или хуже тут избы. Интересно было сравнить и пастбища, в которых я уже понимал толк.
В одной деревне я остановился у колодца, достал из мешка краюху хлеба, отрезал ломоть, густо посолил его и стал есть, запивая водой. Подошла баба с ведрами, поглядела на мою приметную фуражку, спросила, откуда, чей и куда иду.
– Из Спировой в Пудогу, тетушка, учиться, - ответил я.