Детские странствия
Шрифт:
Наконец вдали затемнела полоса леса, уходившего далеко в обе стороны. Дорога привела нас прямо в лес и запетляла по лесу. Высокие сосны и ели закрыли солнце, стало темно, будто сразу наступил вечер.
Долго петляли мы по лесной дороге, поглядывая на светлую полоску неба, которая, как речка, бежала над лесом.
Заглядишься на нее, и шапка упадет с головы.
Ягод возле дороги не видно было.
– Медведи поели, - сказал Степка.
А сходить с дороги страшно было. С пустыми корзинками мы вышли к ручью. Попили водички из
Мы слыхали, что в этом болоте за ручьем можно увязнуть и утонуть, но клюква сильно соблазняла, и мы отправились на поиски болота.
Чтобы не заблудиться, Андрюшка взял за примету три сосны, возвышавшиеся над лесом, как колокольни над селом. Скоро ноги наши начали увязать в болоте. Одну вытянешь, другая увязнет. Надо было возвращаться, но тут мы увидели красневшую на кочках клюкву, кинулись собирать ее и не заметили, как стемнело.
Вдруг где-то в стороне раздался страшный крик:
– Ого-го-о-о-о!
– Леший!
– шепотом проговорил Федька.
– Значит, проснулся уже. Бежим!
– сказал Степка.
Мы бросились назад к ручью; остановившись у ручья, вспомнили о соснах, служивших нам приметой, и не нашли их - заблудились.
Опять раздался, и на этот раз уже ближе, страшный крик:
– Ого-го-го-о-о-о!
Испуганно бросившись в сторону, мы услышали лай собак и человеческий голос:
– Стой, черти сопливые!
Из-за деревьев выбежало несколько собак, и вслед за ними вышел мой старший брат, Терентий, с длинной хворостиной в руках.
Куда бы Терентий ни шел, всегда за ним бежали собаки. Он приучил их к себе хлебом еще в то время, когда хлеба у нас в доме было вдосталь. Из-за этого он даже бросил ученье: учитель выгонял его из класса вместе с собаками, которых он приводил с собой в школу.
О том, что мы пошли в Поддолгое, Терентий узнал от мужиков, пахавших в поле.
Парень он был добрый, но вспыльчивый.
– Хорошо, что люди видели, куда вы пошли, а то попали бы лешему в лапы!
– закричал он, набросившись на нас с хворостиной.
Мы кинулись наутек. Собаки погнались за нами.
Возвращаясь домой, мы всю дорогу размахивали корзинками, отбиваясь от собак, которых Терентий натравливал на нас своим криком и хворостиной.
– Вот леший-то!
– говорил потом Степка про Терентия.
– Все ягоды из-за него порассыпали.
Больше в Поддолгое тем летом мы не ходили.
Вечером, вернувшись с поля, мужики пускали лошадей на улицу. Пастух собирал их и гнал в ночное на перелоги и лесные поляны. В то лето лошадей пас мой дядя, Михаил Егорович. Лошадей всегда тянуло в лес, к сочной траве. Вероятно, дяде трудно было бегать за лошадьми, выгонять их из леса, и поэтому он часто звал меня с собой в ночное. А может быть, ему просто было скучно всю ночь сидеть у костра одному.
Мне нравилось верхом на коне со свистом и криком скакать на пастбище, сидеть ночью у костра и слушать рассказы дяди о солдатской службе.
Утром, как только на краю неба покажется красный ободок солнца, мы гнали лошадей домой. Лошади у нас в деревне были худые, костлявые. Слезаешь с коня и идешь домой враскорячку.
– Что, парень, смозолил, видно?
– спрашивал отец.
– Немного, - признавался я.
– Не беда!
– говорил отец.
– Мать попарит в баньке, и вырастет у тебя на заду кожа другая, как на рукавицах.
И верно, новая кожа вырастала всегда более крепкая.
Как-то сидели мы в ночном у костра; дядя рассказывал про войну, а колокольчики на лошадях звенели все дальше и дальше, пока совсем не затихли.
– Сходи-ка, Вася, выгони лошадей из леса, а то как бы медведи не задрали, - сказал мне Михаил Егорович.
– А как я их увижу?
– спросил я.
– В лесу-то темно.
– А ты дай медвежий свисток, - сказал дядя,
– Медвежий?
– удивился я.
Не знал я еще, что такое медвежий свисток.
– Возьми листик, сверни его вот так, положи в рот и подуй сильно.
– Дядя показал мне, как надо сделать.
Я попробовал сам, и свисток у меня получился резкий. Интересно было, выбегут ли лошади на мой свисток.
Долго стоял я перед громадной черной стеной леса, прислушиваясь, не звенят ли колокольчики. Ничего не было слышно. Казалось, что, как только я войду в лес, медведь сразу схватит меня и скажет человеческим голосом, точно в сказке: «А, попался, голубчик, мне в лапы!»
Страшно, но я вхожу в лес. Что там чернеет? Не медведь ли? Приглядываюсь, и уже чудится мне, что впереди огромный медведь. Но чем больше я разглядываю этого медведя, тем он кажется мне меньше. Я пробую заговорить с ним:
– Ну чего ты, мишка, стоишь? Проваливай-ка, мишка, с дороги!
– говорю я шепотом.
Мишка молчит.
– Экий же ты дурень! Маленький еще, сосунок, разговаривать не умеешь.
«Конечно, это не медведь, а медвежонок», - думаю я; медленно приближаюсь к нему и протягиваю руку - хочу погладить. Оказывается, это пень!
В темноте мерещится другой медведь, но я становлюсь все более храбрым, иду уже быстрее и покрикиваю:
– Пень-колода ты, а не медведь! Думаешь, обманешь? На-кась!
Далеко зашел я в лес, покрикивая так, и вдруг услышал в стороне звон колокольчиков. Значит, надо свистеть. Набираю в грудь воздуха и подношу к губам листок. Резкий свист проносится по лесу. Колокольчики замирают. Наверно, лошади насторожились, слушают. Надо еще посвистеть. Даю один за другим два свистка, и в ответ на мои свистки колокольчики начинают звенеть часто-часто; до меня доносится быстрый топот.
Выйдя из леса, я нахожу на поляне всех лошадей.
– Молодец!
– хвалит меня дядя.
– Напугал - больше в лес не пойдут.