Детство Иисуса
Шрифт:
– Исключено.
– Что ж, я считаю, это безумие – держать свирепую собаку рядом с маленьким ребенком.
– Он не свирепый, Элена, просто немного непредсказуемый. Непредсказуемый, но преданный. А это, видимо, для Инес важнее всего. Верность – королева добродетелей.
– Правда? Я бы так не сказала. Я бы сказала, это средненькая добродетель, вроде сдержанности. Такая добродетель хороша в солдате. Инес сама напоминает мне сторожевую собаку – нависает над Давидом, стережет его от вреда. С чего вообще ты выбрал такую женщину? Ты ему был лучшим отцом, чем она – матерью.
– Это неправда. Ребенок не может расти без матери. Ты же сама говорила: от матери
– Ребенку материнская утроба нужна, чтобы прийти в мир. После того как он покинул утробу, мать как даритель жизни – такая же истраченная сила, как и отец. Дальше ребенку нужны любовь и забота, которые мужчина может обеспечить так же, как и женщина. Твоя Инес ничего не понимает в любви и заботе. Она как маленькая девочка с куклой – необычайно ревнивая и самовлюбленная маленькая девочка, которая никому не дает трогать ее игрушку.
– Чепуха. Ты бросаешься осуждать Инес, а сама с ней едва знакома.
– А ты? Ты хорошо ее знал, прежде чем отдать ей своего ценного подопечного? Удостоверяться в ее материнских навыках было не обязательно, как ты сказал, ты мог полагаться на интуицию. Ты бы тут же узнал настоящую мать, с первого взгляда. Интуиция? На таком вот основании определять будущее ребенка?
– Мы это уже проходили, Элена. Что плохого в природной интуиции? Чему еще нам остается доверять?
– Здравому смыслу. Логике. Любой разумный человек предупредил бы тебя, что тридцатилетняя девственница, привыкшая к праздной жизни, защищенная от действительности, охраняемая двумя бандитского вида братцами, надежной матерью не будет. А также любой разумный человек навел бы справки об этой Инес, изучил бы ее прошлое, оценил характер. Любой разумный человек установил бы испытательный срок – чтобы убедиться, что у ребенка и его няньки все ладится.
Он качает головой.
– Ты по-прежнему не понимаешь. Моя задача состояла в том, чтобы доставить ребенка его матери. Не какой-нибудь матери, женщине, которая прошла некую проверку материнства. Не важно, хороша ли Инес как мать по моим или твоим меркам. Суть в том, что она его мать. Он теперь со своей матерью.
– Но Инес не его мать! Она его не зачала! Она его не вынашивала в утробе! Она не привела его в мир в крови и боли! Ее ты просто выбрал случайно. Кто знает, может, она напомнила тебе твою мать.
Он вновь качает головой.
– Я уверился, как только увидел Инес. Если мы не доверяем голосу, который говорит внутри: «Это оно!» – тогда и доверять больше нечему.
– Не смеши меня! Внутренний голос! Люди теряют свои сбережения на бегах, подчиняясь внутреннему голосу. Люди бросаются в чудовищные любовные приключения, повинуясь внутренним голосам. Я…
– Я не влюблен в Инес, если ты об этом. Совсем.
– Ты, может, и не влюблен в нее, но беспричинно зациклен на ней, что еще хуже. Ты убежден, что она – судьба твоего ребенка. А правда в том, что Инес не имеет никакого отношения, ни мистического, ни иного, ни к тебе, ни к твоему мальчику. Она просто случайная женщина, на которую ты направил какие-то свои личные одержимости. Если этому ребенку была судьба, как ты утверждаешь, воссоединиться с этой женщиной, чего же ты не предоставил судьбе свести их? С чего ты решил влезть в это действо?
– Потому что для осуществления судьбы недостаточно рассиживать, Элена, недостаточно просто замыслить и ждать потом, чтобы все воплотилось. Кто-то должен принести замысел в мир. Кто-то должен действовать от имени судьбы.
– Именно это я и сказала. Ты прибываешь сюда с каким-то своим представлением, что есть мать, и цепляешь его на эту женщину.
– Эта дискуссия уже не разумна, Элена. Я тут слышу одну враждебность – враждебность, предубежденность и ревность.
– Нет тут ни враждебности, ни предубежденности, а называть это ревностью – еще большая бессмыслица. Я пытаюсь помочь тебе понять, откуда берется эта твоя священная интуиция, которой ты доверяешь превыше собственных органов чувств. Она происходит из тебя. Ее источник – в твоем прошлом, которое ты забыл. Ничего общего с мальчиком и его благополучием она не имеет. Интересуйся ты благополучием мальчика, ты бы тут же забрал его обратно. Эта женщина ему вредна. Он от ее заботы не растет, а наоборот. Она превращает его в младенца… Ты мог бы забрать его хоть сегодня. Вот просто пойти и забрать. У нее на него нет никаких законных прав. Она совершенно чужой человек. Ты мог бы забрать своего ребенка, вернуть себе квартиру, а та женщина отправилась бы к себе в «Ла Резиденсию», где ей самое место – к братьям и теннису. Почему ты так не сделаешь? Или ты боишься? Ее братьев, ее собаки?
– Элена, остановись. Пожалуйста, остановись. Да, мне боязно с ее братьями. Да, я нервничаю рядом с ее псом. Но я отказываюсь выкрадывать ребенка не поэтому. Я отказываюсь, и все. Что, ты думаешь, я делаю в этих краях, где я никого не знаю, где не могу излить душу, потому что все человеческие отношения приходится поддерживать на ломаном испанском? Я прибыл сюда день за днем таскать тяжелые мешки, как вьючное животное? Нет, я прибыл, чтобы доставить ребенка его матери, и теперь дело сделано.
Элена смеется.
– Испанский у тебя лучше, когда ты выходишь из себя. Может, стоило бы выходить из себя почаще. Что до Инес, давай согласимся, что не согласны. А вообще вот что: мы с тобой здесь не для счастливой полной жизни. Мы здесь ради наших детей. Нам с тобой испанский не родной, а Давиду с Фиделем будет родным. Это будет их язык. Они будут говорить на нем, как местные, от души. И нечего пренебрежительно относиться к работе в порту. Ты прибыл в эту страну нагишом, и ничего у тебя не было, кроме рабочих рук. Тебе могли отказать, но не отказали – приняли. Тебя могли бросить под звездами, но нет – тебе дали крышу над головой. Тебе есть за что быть благодарным – еще как.
Он молчит. Наконец заговаривает.
– Проповедь окончена?
– Да.
Глава 14
Четыре пополудни, последние мешки с сухогруза на Втором причале сложены в телегу. Эль Рей и его напарница стоят в упряжи, безмятежно жуя что-то из торб.
Альваро потягивается и улыбается.
– Еще одну работу сделали, – говорит он. – От этого хорошо, верно?
– Видимо. Но я все спрашиваю себя, зачем городу еженедельно столько зерна.
– Это пища. Мы не можем без пищи. И тут не только для Новиллы. Это и для внутренних областей. Вот что такое портовый город: приходится обслуживать и внутренние области.
– И все же зачем это все, в конечном счете? Суда привозят зерно из-за моря, мы сгружаем его с судов, кто-то еще перемалывает его и печет, и рано или поздно оно съедается и превращается в… как это назвать?.. отходы, которые текут обратно в море. От чего тут хорошо? Как это вписывается в более широкую картину? Я не вижу картину шире, замысла возвышеннее. Просто потребление.