Детство Иисуса

Кутзее Джон Максвелл

– Там чисто, – говорит он. – У нее в туалете чисто.

– Спасибо, сеньора, – говорит он и откланивается. – Спасибо, что помогли. Простите за беспокойство. – И к мальчику: – Тут унитаз чист, следовательно… что?

Мальчик хмурится.

– Там, внизу, вода течет свободно. А наверху, – он указывает на лестничный пролет, – вода не течет. Следовательно что? Следовательно, где забились трубы?

– Наверху, – говорит мальчик уверенно.

– Хорошо! Так куда нам надо идти, чтобы их починить: наверх или вниз?

– Наверх.

– И мы

пойдем наверх, потому что вода течет куда – вверх или вниз?

– Вниз.

– Всегда?

– Всегда. Она всегда течет вниз. А иногда вверх.

– Нет. Никогда вверх. Всегда вниз. Такова природа воды. Вопрос вот в чем: как вода попадает в нашу квартиру, не противореча своей природе? Как получается, что мы открываем кран или смываем в унитазе и вода течет?

– Потому что ради нас она течет вверх.

– Нет. Это неправильный ответ. Давай так спрошу: как вода попадает в нашу квартиру, не протекая вверх?

– С неба. Она падает с неба к нам в краны.

Так и есть. Вода и правда падает с неба.

– Но, – говорит он и вскидывает предупреждающий палец, – как вода попадает на небо?

Натурфилософия. Поглядим, сколько в ребенке натурфилософии.

– Потому что небо вдыхает, – говорит ребенок. – Небо вдыхает, – он делает глубокий вдох и задерживает дыхание, на лице – улыбка, улыбка чистого умственного восторга, а потом резко выдыхает, – и небо выдыхает.

Дверь закрывается. Он слышит, как щелкает задвижка.

– Инес тебе про это рассказывала? Про дыхание небес.

– Нет.

– Ты сам придумал?

– Да.

– И кто же там, на небе, вдыхает и выдыхает и дает дождь?

Мальчик молчит. Сосредоточенно хмурится. Наконец качает головой.

– Не знаешь?

– Не могу вспомнить.

– Не важно. Пошли расскажем твоей маме новости.

Инструменты не пригодятся. Вся надежда – попросту на длину проволоки.

– Может, сходите погуляете? – предлагает он Инес. – То, что я сейчас буду делать, не слишком аппетитно. Не стоит нашему юному другу на это смотреть.

– Я бы лучше вызвала настоящего слесаря, – говорит Инес.

– Если мне не удастся это исправить, я пойду и найду вам настоящего слесаря, честное слово. Так или иначе унитаз мы вам починим.

– Не хочу гулять, – говорит мальчик. – Хочу помогать.

– Спасибо, мой мальчик, ценю. Но тут такая работа, в которой помощь не нужна.

– Я могу подавать тебе мысли.

Он взглядывает на Инес. Что-то несказанное происходит между ними. «Мой умный сынок!» – говорит ее взгляд.

– Это правда, – говорит он. – С мыслями у тебя все хорошо. Но увы – унитазы бесчувственны к мыслям. Унитазы – не из мира мыслей, это грубые предметы, и работа с ними – грубая работа, не более. Так что пойди погуляй с мамой, а я пока займусь делом.

– Почему мне нельзя остаться? – говорит мальчик. – Это же просто какашки.

У мальчика в голосе новая нота – нота вызова, и она ему не нравится. Мальчик задирает нос от похвал.

– Унитазы – это унитазы, а какашки – не просто какашки, – говорит он. – Есть вещи, которые не то, что они есть, не всегда. Какашки – из этой категории.

Инес дергает мальчика за руку, краснея от ярости.

– Идем! – говорит она.

Мальчик качает головой.

– Это мои какашки, – говорит он. – Хочу остаться!

– Это были твои какашки. Но ты их выбросил. Избавился от них. Больше они не твои. Ты на них больше не имеешь прав.

Инес фыркает и удаляется в кухню.

– Когда они попадают в трубы, это уже ничьи какашки, – продолжает он. – В канализации они объединяются с какашками других людей и превращаются в просто какашки.

– Тогда чего Инес злится?

Инес. Вот как он ее зовет. Не мамочка, не мама?

– Ей неловко. Люди не любят говорить о какашках. Какашки воняют. В какашках сплошь бактерии. Ничего хорошего в какашках нет.

– Почему?

– Почему что?

– Это же и ее какашки. Почему она злится?

– Она не злится, она просто чувствительная. Некоторые люди чувствительные, это их природа, тут не спросишь, почему. Но это не обязательно, потому, как я тебе уже сказал, что с некоторого момента это уже ничьи какашки, а просто какашки. Поговори с любым слесарем, он тебе то же самое скажет. Слесарь не смотрит на какашки и не говорит себе: «Как интересно, кто бы мог подумать, что вот эдак сеньор Икс или сеньора Игрек какает!» Слесарь – он как гробовщик. Гробовщик же не говорит про себя: «Как интересно!..» – Тут он умолкает. «Меня несет, – думает он. – Я слишком много говорю».

– А что такое гробовщик? – спрашивает мальчик.

– Гробовщик – человек, который занимается трупами. Он как слесарь. Он следит за тем, чтобы трупы оказывались в должном месте.

«А теперь ты спросишь, что такое трупы?»

– А что такое трупы? – спрашивает мальчик.

– Трупы – тела, которые поражены смертью, они нам больше не нужны. Но о смерти нам беспокоиться не надо. После смерти всегда есть другая жизнь. Ты сам видел. Нам, людям, в этом смысле везет. Мы – не какашки, которые сбросили и они смешались с землей.

– А мы как?

– Как мы, если мы не какашки? Мы – как образы. Образы никогда не умирают. Ты это в школе узнаешь.

– Но мы какаем.

– Это правда. В нас есть что-то от совершенства, но мы и какаем. Это потому, что мы двойственной природы. Я не знаю, как это проще сказать.

Мальчик молчит. «Пусть помозгует об этом», – думает он. Опускается на колени перед унитазом, закатывает рукава как можно выше.

– Пойди погуляй с мамой, – говорит он. – Иди.

– А гробовщик? – говорит мальчик.