Детство Лермонтова
Шрифт:
Стоило только подумать о песне, и сон ускользал. Миша начинал мысленно повторять мотив, но теперь уже ясно слышалось: нет, не то! Приходилось повторять еще и еще, меняя слова, меняя ритмы и темпы. После долгих поисков мысль утомлялась, кровь начинала стучать в виски, и мстительный сон, не вовремя отогнанный от сомкнутых ресниц, посылал свою бестолковую сестру — бессонницу. Тут начинало казаться, что в комнате, как во время уборки, все вещи сдвигаются с места. Мысли начинали наплывать и уплывать, как льдины весной на пруду; очертания их похожи были на давно виденных людей и разные сцены из прошлого. Незваные, они появлялись из тьмы
Мальчик вставал утром с покрасневшими веками, с хмурым лицом. Чувствуя себя слабым, он долго умывался холодной водой, медленно растирал кожу холщовым полотенцем и, много раз вздохнув, шел к людям — начинать свой день.
Миша любил сидеть за уроками. Он раскрывал тетрадь, и мысль его прояснялась. Каждый день мальчик узнавал что-то новое, хоть что-нибудь да узнавал. Но, увы, познания учителей были ограниченны, они уже начинали повторять себя.
Но как связать изучаемые предметы в одно целое, как расширить свои знания по всем направлениям, чтобы остаться победителем? Эта мысль навязчиво мучила, и ответа на нее не было. Он представлял себе: если выйти в бесконечную гладь полей и очертить вокруг себя волшебный круг?.. Впрочем, вид ровного поля со всех сторон утомляет внимание, надо оживить природу разнообразием; нельзя видеть со всех сторон только поле, — надо, чтобы были и горы, и леса, и реки, и озера…
Так мысли украшались фантастическими мечтаниями, и хотелось петь какую-нибудь песню, однако в мотив укладывались не все слова, некоторые были непригодны для песни. Но ведь песня — одно, а напевные слова без мотива — это стихи. Как же поэты слагают стихи? И о ком? О тех людях, которых они видят перед собой? Или же они украшают этих людей чертами характера, им не присущими?
Миша трудно сходился с людьми. Он видел их слабости скорее, чем даже взрослые люди, умел подмечать их характерные черты.
Однажды, беседуя с мосье Капе об очередной главе учебника французской словесности, Миша спросил, все ли герои списаны автором точно с натуры. Капе ответил, что нет: сочинители, наблюдая людей, берут за основу нужный им характер и придают ему ряд черт, которые усиливают их отличительные свойства. Это объяснение поразило мальчика. Значит, он правильно понял тайну творчества, тайну создания образа? Пока он мог только для себя вызывать желанное ему видение и еще не умел его выразить так, чтобы передать людям. Пение без слов казалось бесцельным, и он стал напевать, рифмуя окончания строк, поправляя себя, переделывая; запутываясь, сердился, что он еще мал, что голову засоряют какие-то французские «on», «an», «en», и наконец решил: надо сначала придумать маленький рассказ о том или ином событии, а потом спеть его, как песню, как поют народные певцы.
Все это было трудно продумывать, и пришлось потратить много ночей, мучаясь от путаного наплыва мыслей, тяжелых и громоздких, как грозовые облака, насыщенные душной сухостью. Только на рассвете обессиленный мальчик засыпал, не слыша ничего вокруг, спал бледный, покрытый испариной, и напрасно мосье Капе и Андрей пытались его разбудить.
Доходило до того, что вызывали бабушку, и она в тревоге поднимала Мишеньку своими причитаниями, а он вставал вялый, капризный и, как всегда, равнодушный к еде. Однако стоило только ему раскрыть книгу и найти фразу, заключавшую в себе мысль, которая казалась ему интересной, он окончательно просыпался и начинал думать о прочитанном, смущая учителей своими вопросами, на которые они не всегда могли ответить.
После поездки на Кавказ Миша поправился и стал спокойнее. В Тарханах он вновь приучился в тишине мечтать и размышлять. Он вспоминал прекрасный образ девочки в белом платье, с длинными локонами, яркую природу гор, песни, которые там слышал, разговоры, что велись при нем. Он вспоминал Кавказ радостно, как сбывшееся мечтание, и не раз пытался зарисовать то, что видел летом: большие черные птицы летят в голубом небе, горец прицеливается в одну из них, лодка скользит по реке, а за нею, далеко за лугами, горы розовеют нежным снегом.
Летом Миша долго рисовал одну акварель в альбом своей матери. Бабушка разрешила ему это с условием, чтобы он старался, и он нарисовал большое озеро с берегами, заросшими зеленью. С правой стороны путник поднимался на деревянный короткий мост, по направлению к холму, густо заросшему травой; посреди холма возвышался полосатый верстовой столб. Оттуда, по этому холму, спускалась женщина с корзиной на спине и с посохом в правой руке; она выходила на дорогу. Водная гладь украшена была парусной лодкой, и вдали намечался челнок.
Миша собрал несколько рисунков, которые ему казались интересными, и отложил их, мечтая показать отцу. Но отец давно не приезжал. Он еще не слышал от Миши рассказов о его поездке на Кавказ и в Москву, не ответил ему на ряд вопросов, которые мальчик не мог разрешить самостоятельно.
Миша часто думал об отце, хотел его видеть, но свидания их были редкими и всегда на людях. Мальчик считал отца самым близким человеком, но Юрий Петрович мало занимался сыном: у него была своя жизнь, свои заботы, но зато, когда он приезжал, каждый день его пребывания в Тарханах Миша считал праздником.
Глава IV
Предок Томас Лермонт. О версификации
В 1825 году Арсеньевым пришлось заняться разделом их общего имения и имущества. Умерли старики родители — Василий Васильевич и Евфимия Никитична.
Сыновья их занимали известное положение в обществе. Никита Васильевич, самый заметный из братьев, жил в Петербурге, редко наезжая в имение; другие братья также покинули родное гнездо ради служебных благ.
Безвыездно с родителями жили три дочери.
Приступили к счетам, подсчетам, расчетам и дележу.
Юрий Петрович решил съездить в Тарханы, рассказать о предстоящем разделе Арсеньевой и Афанасию Алексеевичу, деловой ум которого он высоко ценил.
В декабре дело Арсеньевых должно было слушаться в Елецком уездном суде.
Когда Миша увидел отца, то обрадовался несказанно. Арсеньева тотчас же стала при нем высчитывать расходы, которые она несет, давая образование внуку. Юрий Петрович молчал, опустив глаза. Когда она стала говорить, что ей уже шестьдесят пять лет и что бремя лет ее угнетает, потому что она состарилась и скоро умрет, он поднял глаза и, внимательно посмотрев на тещу, загоревшую и поправившуюся за время путешествия на Кавказ, с недоумением выслушал ее жалобы на состояние здоровья…