Детство Лермонтова
Шрифт:
Миша с величайшим вниманием выслушал это сообщение, вспоминая лицо умершего государя, которого он видел живым так недавно. Хотя он видел его недолго, но запомнил и тотчас же начал расспрашивать Афанасия Алексеевича и бабушку — как же теперь будет? Но Афанасий Алексеевич отвечал уклончиво, а бабушка стала отчаянно рыдать, приговаривая:
— Наш ангел — на небесах!
Пришлось прекратить расспросы. Бабушка объявила, что дети должны вести себя тихо в такие печальные дни, и запретила на месяц музыку и танцы в доме. Если же кому надо приготовлять уроки по музыке, тот должен играть только грустные мелодии или упражнения. Миша продолжал расспрашивать —
Арсеньева тотчас же вызвала отца Полузакова, показала ему газету, где было напечатано траурное сообщение, распорядилась освободить назавтра всех крестьян от работы и приказать всем прийти в церковь утром на панихиду.
На следующий день все тарханские крестьяне и крестьяне из окрестных деревень — Дерябихи, Опалихи, Подсота и Новосёлки — потянулись с утра в домовую церковь памяти Марии Египетской в барском саду. Народу набилось в тесной церкви столько, что было удивительно, как все поместились. Впрочем, многие остались на паперти, а в церкви входных дверей не закрывали.
Арсеньева пришла с внуком, когда уже все собрались, через дверь бокового придела, а с нею брат Афанасий Алексеевич с женой, Марья Акимовна Шан-Гирей с мужем и детьми.
Священник отслужил торжественную панихиду, а после окончания службы прочитал газетное сообщение о смерти Александра I. Он объявил, что в ближайшие дни решится вопрос о том, кто из великих князей будет возведен на российский престол, затем опять трижды прочел правительственное сообщение, а кто недослышал, читал тому еще несколько раз. На вопросы, которые ему задавали, он не отвечал, говоря, что надо ждать последующих известий.
«Последующие известия» были неопределенны.
Говорили, что множество курьеров скакали из Петербурга в Варшаву и из Варшавы в Петербург. Великие князья никак не могли сговориться между собой и любезно предлагали друг другу российский престол: Николай Павлович — Константину Павловичу, а Константин неизменно отказывался в пользу Николая.
Юрий Петрович, к великой радости сына, решил выждать известий о событиях в Тарханах, потому что, как он сознался Афанасию Алексеевичу, ему не хотелось разыгрывать из себя верноподданного; он боялся, что может сказать что-либо лишнее про покойного и про будущего царя, ведь он всех великих князей знал — видел не раз в Петербурге на парадах и слышал много рассказов о них. Афанасий Алексеевич уехал, обещая вернуться, как только что-либо узнает.
Через несколько дней брат Афанасий действительно приехал; он был необычно нервно настроен и тотчас же увлек на антресоли бабушку, Марью Акимовну с мужем и Юрия Петровича, говоря, что им необходимо посовещаться о воспитании детей.
Вышли они все не скоро, очень взволнованные, и опять послали за священником, а за вечерним чаем усердно говорили о погоде, расспрашивали учителей, каковы успехи их учеников. Когда настало время ложиться спать, бабушка сказала, сделав умильное лицо, что судьба России перешла в руки нового самодержца — императора Николая I и что по этому случаю завтра занятия отменяются и в церкви будет отслужен заздравный молебен и назначена присяга.
На следующее утро все дети вместо занятий пошли в церковь.
После молебна все присягали новому императору. Крестьяне делали это хмуро, и разговоров никаких не слышно было.
Вечером в сенях Миша встретился со своим другом Ваней Соколовым, сыном Абрама Филипповича, и тот шепотом сказал, что в Петербурге было восстание и убили генерал-губернатора Милорадовича.
Миша разволновался и тотчас же отправился к отцу.
С отцом Миша надеялся побеседовать откровенно, но, открыв дверь его комнаты, Миша заметил, что она пуста. Юрий Петрович, оказывается, предупредил, что уезжает. Миша хотел подробно расспросить его обо всем, но бабушка строго следила за тем, чтобы Миша не говорил с отцом на эту тему, потому что о восставших Юрий Петрович говорил сочувственным тоном.
Миша стал расспрашивать бабушку. Она нехотя ответила, что действительно в Петербурге был бунт, но злодеи все схвачены. Бабушка сказала, что злодеев было несколько человек, но надо ждать известий, чтобы узнать, кто именно выступал.
Тут приехал из Дерябихи сосед Жилинский и сказал, что соседи Беляевы получили известие, что два брата-моряка, талантливые и образованные молодые люди, арестованы по делу.14 декабря. Арестован Михаил Бестужев, тот самый, с которым братья Беляевы совершали кругосветное плавание. Бестужевых арестовано трое: известный сочинитель и критик и его два брата — морские офицеры Николай и Михаил, все трое закадычные друзья Рылеева.
Юрий Петрович стал расспрашивать, кто из моряков еще участвовал в восстании. Его это интересовало, потому что он хотел узнать про своих троюродных братьев-моряков, с которыми дружил. Жилинский слыхал, что арестованы и двое Лермантовых.
Оказывается, Дмитрий Николаевич Лермантов вместе с братом своим Михаилом утром 14 декабря был на собрании офицеров у лейтенанта Арбузова, который и направил его в полк, чтобы отговорить солдат от присяги. Весь день он пробыл на площади, а вечером был взят, однако вскоре отпущен и сейчас находится на свободе. Гораздо хуже сложилась судьба его брата, Михаила Николаевича Лермантова.
Когда моряки двинулись на площадь, впереди рот шел Николай Бестужев. Сообщили, что в Московском полку убили генерала, и Николай Бестужев обратился с просьбой к капитан-лейтенанту Михаилу Николаевичу Лермантову вызвать другие роты на площадь.
Бестужев знал, кому давал это поручение. Михаил Николаевич Лермантов был известен своим свободомыслием. Так, между разными другими вещами он привез много либеральных книг, закупив их в Портсмуте во время путешествия. Хотя он и говорил, что привез их для того, чтобы выгодно продать, но верили ему с трудом, потому что ради барыша можно было привезти из-за границы другой, более выгодный товар. К тому же Михаил Николаевич не торопился продавать книги, пока он сам их не прочитывал, а читал он вместе со своими друзьями, и они долго обсуждали прочитанное и много спорили.
Михаил Николаевич командовал ротой в Гвардейском экипаже; там он пробыл уже более пяти лет и, как выражались службисты, «довел до послабления свою роту»: он относился равно как к рядовым, так и к унтер-офицерам, и когда унтеры давали волю рукам, то нижние чины давали им сдачи. Михаил Николаевич разбирал их дела и, если находил, что рядовые правы, не налагал на них взыскания. Этому все очень удивлялись, и многие возмущались таким либерализмом.
Конечно, надо было принять во внимание, что Михаилу Николаевичу досталась трудная рота — так называемые «гребцы государевы», все высокие ростом, могучие, и среди них много матросов-буянов; сколько усилий нужно было затратить, чтобы их держать в руках!