Детство. Уроки
Шрифт:
Видимо, учительница, начав проверять собранные тетрадки с домашним заданием, почитала первую попавшуюся, оценила выполнение домашнего задания на «пятерку», а потом, увидев, что текст раз за разом повторяется слово в слово, начала эмоционально ставить всем «двойки».
Уверен, что наша учительница – первая моя учительница Нелли Борисовна Иванова так бы никогда не поступила!
Вторую «двойку» я получил за склонение числительных, учась в пятом классе. И получил ее заслуженно: не уделил должного внимания выполнению домашнего задания. Обычно, чтобы запомнить текст мне достаточно было прочитать его один раз и все: я был готов к уроку, память меня не подводила. Очевидно, я таки поступил в этом случае, не обратив внимания
***
Однако, я вновь «забежал» вперед.
В первый класс я пошел в год переезда из «красного» дома в «серый». Первого сентября меня, с портфелем в одной руке и огромным букетом, кажется, из разного цвета георгин, накануне привезённых из Хлебниково, меня провожала мама. Как проходила первая моя школьная «линейка» я не помню, помню только, что моя первая учительница Нелли Борисовна Иванова, построила нас парами: мальчик – девочка, и мы, войдя с площадки перед школой в распахнутые двери, поднялись, думаю, на второй этаж, вошли в класс и сели за серо-зеленого цвета деревянные парты, стоявшие в три ряда с двумя проходами между рядами.
Каждая парта представляла собой единое целое: «стол», который мы, собственно, и называли «партой», соединенный понизу с лавочкой, отстоявшей примерно на полметра от краев боковых ножек «стола» и имевшей «спинку». Мне пришлось посидеть за двумя аналогичными, но различавшимися высотой и шириной, видами парт, а также, кажется уже с пятого класса, за уже отдельно стоящими прямоугольными с плоской столешницей столами и на обыкновенных, правда на металлических ножках, стульях. Парты были очень тяжелыми, помню, когда мы делали генеральную уборку в классе, мы мальчишки, объединив свои усилия, с трудом их передвигали.
За каждой партой сидели двое, как правило, мальчик и девочка. Но это только в первом и втором классах, начиная с третьего, каждый, естественно с разрешения классного руководителя, точнее руководительницы, поскольку учителей. – классных руководителей в школе не было, мог самостоятельно выбирать не только с кем, но и на каком месте, и в каком ряду сидеть. Так, я в третьем классе, сидел с Олегом Наливалкиным кажется, на четвертой от доски парте третьего ряда от окон класса; а, начиная с пятого, также на четвертой от доски парте, но уже первого от окон ряда. Олега не было, он переехал куда-то с родителями, моим соседом сначала был Широков, кажется его звали Сергей, потом Славка Трофимов, за ним Вова Купцов. Интересно, что мое место за партой всегда было со стороны прохода между рядами. Кто была моя соседка по парте в первом и втором классах, не помню.
Поверхность «стола», который в дальнейшем я буду привычно называть «партой», была большей частью скошенной в сторону лавочки. В ее горизонтальной, шириной около десяти сантиметров верхней части, примерно в десяти сантиметрах от каждого бока, было отверстие для чернильницы, рядом с которыми, вытянутые к центру «парты», находились полуовальные глубиной около сантиметра и шириной не более трех сантиметров выемки для перьевых ручек. От горизонтальной верхней части начинался уклон длиной не менее полуметра, нижняя треть поверхности которого представляла собой откидывающиеся две крышки, скрывавшие находившиеся под ними два отсека для размещения в них портфелей. Каждая крышка крепилась двумя металлическими петлями.
Кстати, в то время ранцев ни у кого не было, все ходили с т, правда, иногда у кого-то из мальчишек вместо портфеля были офицерские полевые сумки. Мне очень хотелось иметь такую сумку, но, увы, не получилось … А, кажется, с седьмого класса многие мальчишки стали вместо портфелей приходить в школу с папками из кожзаменителя. Видя это, я на первых порах постоянно удивлялся: в мой портфель учебники и тетради еле помещаются, а как же в значительно меньшего объёма папки? Но присмотревшись, понял, что в папках в основном находились, как их тогда называли «общие» тетради. «Общие» не потому, что в них записывали все со всех еженедельных уроков, хотя были и такие мальчишки, а потому, что они были не те, двенадцати листовые ценой в две копейки тетрадки, а «толстые», главным образом, с «кожаным» переплетом сорока восьми листовые тетради, которые стоили сорок копеек.
Не могу не сказать и о том, что были и такие моменты не только одноклассники, но и знакомые мальчишки, мягко говоря, не отличавшиеся не то, что отличным, а даже хорошим поведением, равно как и учебой, якобы по забывчивости, не помещали не только в папки, но и в портфели, свои «Дневники». Причины, думаю, понятны …
Но вернусь к рассказу о первом учебном дне в школе.
Я не помню, что в начале первого урока говорила нам Нелли Борисовна, но помню, как через некоторое время после его начала, неожиданно приоткрылась дверь в класс, и в образовавшемся проеме среди лиц незнакомых мне женщин, я увидел мамино лицо. Но это было не больше минуты, дверь закрылась и урок продолжался.
Чем мы занимались в течении каждого из четырех сорока пятиминутных уроков и трех перемен: двух пятиминутных, и одной, между ними – десятиминутной, я толком не помню. В памяти осталось только, что, кажется, Нелли Борисовна, что-то рассказывала и читала, да и то, что мы что-то «писали» в тетрадках. Я взял слово «писали» в кавычки, потому что, судя по тому, что я «писал», придя домой, употребить это слово без кавычек на тот момент нельзя.
Из школы меня забрала бабушка, и вообще, не помню точно относительно второго, но в первом классе меня отводила в школу и приводила из нее домой бабушка.
Дома я подбежал к столу, стоявшему в большой комнате, вынул из портфеля, почему-то мне кажется, не карандаш, а чернильницу-«невыливайку», ее мы еще называли «непроливайкой», перьевую ручку, тетрадку по «письму», и, даже не присев на стул, стоя, раскрыл тетрадку «в косую линеечку» и начал, опуская, или как мы тогда говорили «макая», заостренную, состоящую из двух прилегающих вытянутой треугольной формы половинок, заканчивающуюся крошечным продолговатым с извилистыми краями отверстием, часть стального пера, вставленного в металлическую «гильзу», прикрепленную к деревянной примерно пятимиллиметровой толщины и до двадцати сантиметровой длины округлой палочке, в чернильницу, выводить на каждой строчке по каждой косой линии наклонные палочки, потом разнообразные крючочки, стараясь добиться, чтобы они были похожи на те, которые красными чернилами предварительно написала на тетрадном листе моя учительница. Настолько я был увлечен началом учебы.
Кстати, после окончания письма, я, как и другие ученики, обязательно протирал перо от остатков чернил. Для этого использовалась «перочистка»: круглое, диаметром не более пяти сантиметров и толщиной менее одного сантиметра, многослойное «приспособление». Верхняя и нижняя часть были из плотной, очевидно, все-таки не кожи, а кожзаменителя, между ними было несколько, наложенных друг на друга слоев из плотной, немного лохматящейся ткани, думаю, это был фетр. Креплением этой незамысловатой конструкции служила расклепанная на концах блестящая трубочка длиной около семи и диаметром пять сантиметров. Да, на верхней части «перочистки» всегда было, налагавшееся на нее, «солнышко» из более мягкого кожзаменителя, обязательно другого, не совпадающего с цветом верхней и нижней части, цвета. Почему «солнышко»? Потому, что оно представляло из себя круг, по окружности которого были вырезаны треугольные зубчики.