Детство
Шрифт:
— Помочь-то? — Подошёл Пономарёнок с Дрыном.
— Да ну… выйдет сейчас небось хозяйка, а не сама, так Лёшка выглянет. Потом придумывать почнёт такие задачки, чтоб на всех троих хватило.
— Это да, — Засмеялся негромко Дрын, — дурная баба! Бабы, оно почитай все дурные, даже если и справные. Складственность умственная у них такая, во! Но эта Леонидовна почитай по всем улочкам и переулочкам окрестным дурным ндравом славится. Склочница первеющая, даром что болезная вся, мало что не гнилая внутрях.
— Да уж, — Вздыхаю, не переставая
— Да у нас хорошо, — Расправил Пономарёнок плечи, — Мастер если и дерётся, то по делу токмо. Не кажный день даже по заднице и прилетает! А ухи или там подзатыльник, это ж понятно, куда ж без них.
— Эко!
— Да, брат, — Важничая, кивнул Дрын, снимая шапку и приглаживая волосы, — Гулять даже отпускает, так-то! Ежели ни по работе, ни по хозяйству нет ничего, так дурных дел и не выдумывает. Ступайте себе, говорит, на улице головенки свои проветрите.
— Учит хоть?
— Шалишь! Мы плачёные, — Задрал нос Пономарёнок, — Родня платит мастеру, чтоб учил, да не лупил почём зря. А ты, стал быть, запроданный, за тебя денюжку платили. Не повезло.
— Не повезло, — Эхом повторяю я.
— Агась, — Вздыхает Дрын, присаживаясь на поленья, — Что ты, что мы — все учениками записаны. Ан нас учить будут, а тебя только по хозяйству гонять. Леонидовна, стал быть, мастеру всю плешь проела, так ей хотелось прислужкой обзавестись. Она же не только склочная и больная, но ишшо и ленивая.
— Работы у сапожников помене стало, — Подсаживается Мишка, — Дмитрий Палыч и без Лёхи свинёнка справлятся.
— Как? Свинёнок? — Смеюсь я.
— Агась! — Скалит зубы Мишка, — Он же Кабанов, а на него как глянешь — на подсвинка даже не тянет!
— Не-не-не! — Зачастил Сашка, восторженно округляя глаза, — Он теперича Сцаный Свинёнок будет! А как вырастет, так Сцаный Свин!
Разговоры с дружками моими новыми говорили недолго. Выглянула баба кака-то из оконца на втором етаже, да и зазвала их в дом. Работа, стал быть, нашлась.
Повезло ребятам-то. Шутка ли, учат и почти даже не лупят! Ну, зазря. Так-то куда без розог и вожжей, ну и подзатыльников, знамо дело. Но учат!
И живут на втором етаже, а не мало что в погребе. Хороший мастер, стал быть. И комнаты посуше, потеплей. Не то что в энтом… полуподвале! Чахоточное место, как есть.
— Запроданный я, стал быть, — Бормочу негромко, присев на почти разобранную поленницу, — антиресно бы ещё узнать — почём меня запродали.
«— И насколько это законно», — Просыпается Тот-кто-внутри, — «-документы надо смотреть, да законы выяснять».
— Закончил?! — Высунулся из дверей Сцаный Свинёнок, — Прасковья Леонидовна зовёт!
— Сейчас!
Наябедничает, что я сидел? А непременно! Натуру у него такая паскудская. Зато эвона как завернул — Прасковья Леонидовна зовёт! Не «подь сюды», а хозяйка. Он вроде как и не при чём. Сцыт. Как есть сцыт!
«— Это ещё не победа», — Ворохнулся Тот-кто-внутри, —
Седьмая глава
Столик мастера под самым оконцем, чтобы керосинку зазря не жечь, ить дорогой он, керосин-то. Сидит Дмитрий Палыч на свету, да башмак ладит. А ловко-то как! Хороший-то ён мастер, ничего не скажешь противу.
Ладит куски кожи, тыкает иглой с дратвой, да мурлычет под нос песенку. Спасибо Боженьке, что не в голос! Пущай вот так и будет, тихохонько, а то ажно ухи вянут от его песнопений.
Я тоже хлопочу — по хозяйству, значица. Прасковья Леонидовна дала с утра саморанешнего медяшки всяки-разны, что в хозяйстве есть — оттирать да полировать, значица. Накопилося.
Лёшка-то Свинёнок, он плачёный. Где сядешь на него, там и слезешь. По ряду нельзя хозяйство на него сваливать, так-то! Ведро нужное вынесть, воды натаскать иль самовар начистить, и всё, ряд! И дедушка у него, значица, есть. Проверяет.
А хозяйка сама ленива — страсть! Одно слово-то, что хозяйка. Где ж это видано, что медяшки блестючие в доме имелися, да не начищенные? Ну, окромя самовара. Их же, богачество такое, на видное место люди выставляют, чуть не в красном углу. А у хозяев медяшки аж патиной покрылись. Вот, полирую.
Хлоп! Низенькая дверца влепилась в косяк, с потолка на голову просыпался мелкий сор, и Прасковья Леонидовна тяжело ввалилась в комнату, разматывая платок. Полное, болезненно отекшее лицо её мрачнее тучи.
Вздохнув напоказ несколько раз, чисто корова рожающая, уселася на лавку. Сейчас! Учён уже — знаю, что делать надо-то! Месяц почитай в их доме проживаю, ужо не деревенщина лапотная. Москвич!
Тряпицу войлочную отложить и бегом в сени с корцом [28] , да зачерпнуть ледяной водицы, разбивая ледок поверху, — Испейте с устатку, Прасковья Леонидовна! — С поклоном, как положено.
Тяжёлая оплеуха едва не сбивает с ног, а корец летит в угол, разбрызгивая воду.
28
Ковш для черпания воды, кваса.
— Пащенок! Застудить меня вздумал! — Хозяйка визжит, ну чисто свинья под ножом неумехи-забойщика, — С холоду зашла, а меня водой ледяной студить!? Изжить со свету хотишь!?
С неожиданным проворством она вскочила с лавки, подхватывая корец и принявшись охаживать им меня, норовя попасть по голове да по хребту.
— Тварёныш, байстрючёнок! Руками закрываться вздумал?! Смирно стой, кому сказала!
— Не ори ты, мать! — Хозяин аж привстал, стукнув кулаком.
— А, зараза! — Дмитрий Палыч затряс рукой, порезанной невзначай о сапожный нож, — Да чтоб тебя подняло и прихлопнуло! День так хорошо зачинался, и на тебе! Пришла! Варежку раззявило-то и завопила вороной простуженной!