Детям (сборник)
Шрифт:
Он мог как угодно утешать себя, но слава «ки-о-ри-у», очевидно, сильно померкла.
– Свадьба… – показал Димитраки на черепах. – Какой толпа!
Жоржик смеялся глазами, поглядывая на капитана. Тот стоял хмурый.
– Это я… – тихо сказал Жоржик, показывая на черепах. – Они сидели в яме…
– Ге?.. – не понял Димитраки. – Зачем сидел?
– Дядя Миша! Ведь все равно…
– Крупный? – вдруг сказал капитан, раздумывая. – А-а-а… То-то он бормотал, что крупный… Мошенник!.. Ну? – взглянул он на Жоржика. – И это все ты? А?..
– Я!.. – сказал гордо Жоржик. – Это особенные черепахи. Спроси Димитраки.
– И вы не знали? – спросил меня капитан, подмигивая. – Ах, шельмец!
Я показал ему записку.
– М-да-а… «О-тра-вил-ся»… Писака! Поди сюда…
Он взял Жоржика за щеку и притянул. Нагнулся к его уху и что-то шептал. И по мере того как шептал он, замазанная рожица светлела, расплывалась в улыбку. Глаза посмотрели на шхуну, потом на Димитраки.
– Димитраки, – начал Жоржик, все еще слушая нашептывание капитана и улыбаясь, – вы останетесь пить с нами чай… Что? – переспросил он капитана. – Нет, кофе… Можно?
– Можна, – сказал грек.
– А эта шхуна теперь моя. Можно?
– Совсем можна…
Две маленькие руки обвили толстую красную шею полнокровного капитана, и в это время его лицо приняло вид непередаваемого благодушия. В эту минуту эти слабенькие руки могли делать с ним что угодно, несмотря на «железный» характер.
Наконец мы отправились, покинув сильно потрепанные «японские» лозы.
– А это меня, знаете, радует… – сказал мне капитан.
– Конечно. По крайней мере, вы убедились, что этот сорт…
– Да не это! Ну их… Я про парня… Никому не сказать и… Это, знаете, показывает характер… Это меня положительно радует…
Не знаю, чего здесь было больше – характера или еще чего… Знаю только, что это утро было самым светлым утром на даче капитана. Потом пошло… Но об этом еще впереди.
В тот же день остатки черепах были забраны в большую корзину, и Жоржик с Антоном вынесли ее к зарослям, за шоссе.
IX
Да, это было веселенькое происшествие. Но, как и всегда в жизни, «за благом вслед идут печали»… И они пришли.
Много разнообразия в нашу жизнь внесли морские прогулки. Мы обыкновенно забирали провиант, походный кофейник и уходили в море под парусом. С нами иногда отправлялся и Димитраки. Но душой всего дела, конечно, был капитан. Как боевой конь, заслышав знакомый сигнал, настораживается, дрожит и перебирает ногами, так и почтенный капитан перерождался, когда попадал на воду. Тут уже он забывал, что отныне ему приходится лавировать по берегу. Он деловито усаживался к корме, в одну руку брал руль, в другую шкот [103] и показывал, как лихо умеет править. Он даже командовал самому себе:
103
Шкот – снасть в виде троса (гол.).
– Крепи! Стоп! Право на борт!
Он даже подавал команды в рупор, прикладывая кулак ко рту.
Милейший капитан! Какого, бывало, страху нагоняли вы на нас, лихо меняя парус! Прошло время, и не услышу я больше ваш раскатистый хохот и это зычное:
– Лево руля!
По старой привычке Димитраки присаживался на корточки на самом краешке борта, покуривал и сплевывал в волны и всем своим небрежно-суровым видом очень напоминал бывалого, морем изъеденного рыбака. Мы с Жоржиком чинно сидели по бортам.
Иногда капитан уступал место Димитраки, и мы могли любоваться, как старый рыбак еще ловко справляется с делом.
– Браво, браво! – восхищался и капитан. – Быть бы тебе боцманом!
В такие прогулки самым заветным желанием Жоржика было ехать как можно дальше, хоть на край света.
– А если все ехать, ехать так, – говорил он, вглядываясь в даль, – куда бы мы попали?
– В Турцию! – кричал капитан.
– Трабизон… – отзывался Димитраки. – Ха-рашо!..
Он всегда говорил «Трабизон», раз заходила речь о Турции.
– А к вам, в Грецию, на Хиос?
– Совсем далека… Трабизон, потом далека…
– А в Каир можно?
– Не можна… Не знай… Трабизон можна, Хиос можна…
– Можно и в Каир, – отзывался капитан. – Лево руля!..
Помню, в начале июля возвращались мы с такой прогулки. Жоржик всю дорогу был очень весел, даже рассмешил всегда задумчивого Димитраки. Но когда стали подходить к берегу, все оживление его пропало. Сидел насупившись и смотрел в воду. Море было покойно, ни малейшего ветерка, так что пришлось пустить в дело весла. И странно, эта тишина моря и молчание, которое пришло как-то сразу, подействовали удручающе на всех. Капитан уже не командовал. Димитраки опустил голову.
– Ты что, Зорзик? Скучни, а?
– Есть захотел… – сказал капитан. – Запоздали сегодня.
– Не хочется домой… – сказал, как бы про себя, Жоржик.
– Вот и посиди на бережку, а мы обедать пойдем.
Причалили. Димитраки побрел к себе.
– Посидим здесь… не хочется домой… – сказал мне Жоржик. – Немного посидим… Ну пожалуйста.
Мы остались. Капитан пошел вперед, наказав скорей приходить. Сидели молча. Какая-то тихая грусть была под небом, в нежном освещении вечера. Солнце ширилось и краснело, опускаясь к водам. Морской куличок одиноко стоял на бережку, под камнем. Пискнул и полетел. Жоржик лежал лицом к земле, точно рассматривал гальку. Прошло минут пять.
– Жоржик, пора…
Он лежал, уткнувшись носом в мелкую гальку, недвижный. Вдруг его плечики задергались часто-часто.
– Жоржик! Что ты? Жоржик…
Он не поднимал головы и еще теснее прильнул лицом к земле.
– Жоржик…
Я взял его за плечи, но он упирался и не показывал лица. Он плакал.
– Милый мальчик… Ну, скажи мне… Тебе будет легче… Что с тобой?
Его плечики затрепетали сильней, но он все же не показывал лица: он не хотел, чтобы видели его слезы. Он трепетал, как выброшенная на берег рыбка. Я взял его за плечи и поднял. Лицо было мокро от слез.