Дева Баттермира
Шрифт:
— В общество? Но именно от общества я и пытаюсь избавиться.
— В конце концов, прежде, чем отказываться, мне стоило бы узнать, каково оно, — возразила Мэри.
— Так и будет. Со временем. Когда мы найдем для себя местечко и построим там гнездышко.
— Такое место, как это?
— Этот край — вы сами. Почему вы отделяете себя от него? Вы выросли в этом местечке.
Она тоже верила в это.
— Но вы… ваши путешествия, ваша политика… они для вас что-нибудь значат?
Вопрос оказался трудным, и Хоуп задумался.
— Мэри. — Он впервые начал предложение с ее имени, это звучало как заклинание.
Он остановился в сочной влажной траве, замочившей росой его блестящие башмаки; и она, после некоторого замешательства, тоже была вынуждена остановиться.
— Мэри, —
Собственная искренность разгорячила его, на челе выступили капельки пота, несмотря на свежесть прохладного позднего вечера в конце лета.
— Я хочу обрести свободу. Вы должны понять силу моего желания — быть свободным от всего этого. Я уже прожил большую часть жизни и наконец могу судить, что более всего ценно для меня: свобода, простота, жизнь с единственной женщиной, которую любишь по-настоящему, и еще видеть, как разрастается мир вокруг нее и меня. Я слишком много времени тратил на роскошные одежды, на грандиозные рауты, ассамблеи, на карнавалы жизни, которая проживается на глазах у публики. Я хочу, чтобы за мной никто не наблюдал, желаю спрятаться от других людей: все это я вижу возможным только в вас и в этом местечке, но больше — в вас.
Он взял ее за руку и крепко сжал.
— Мэри… вы правы, что мои идеи противоречат самим себе… почему? Потому что внутри моего сознания разыгралась настоящая буря, когда я сражался за право отринуть от себя старые и связывающие по рукам путы расчетливости. Жизнь в обществе наложила их на меня, сбивая с единственно верного пути сквозь бушующий океан существования. Однажды, на войне, меня завербовали в шпионы… это случилось в Голландии… там-то я и получил этот маленький шрам… тогда мне и дали имя Джон. Конечно, это было сделано из соображений безопасности. Однако само это имя и тот факт, что я оставался просто Джоном, куда бы я ни отправлялся в эти опасные недели разведки, подарили мне, и это самое любопытное, чувство умиротворения и свободы, какой я не ощущал никогда раньше и чувствую только сейчас, рядом с вами. Пожалуйста, Мэри, пусть я буду известен вам под именем Джон, называйте меня этим именем, когда мы остаемся один на один, позвольте мне стать таким человеком, каким мне хочется быть… не таким, каким делает меня мое наследство или судьба, но тем, кем я сам себя делаю. Понимаете, Мэри, благодаря вам я могу быть человеком, которым всегда жаждал быть. О Господи, Мэри, помогите мне стать таким человеком!
Ее потрясла его страсть и необычное признание.
Теперь между ними возникли живые нити любовного влечения: сознание Хоупа поразила мысль, что это полное сумасшествие, что он, в лучшей поре своей жизни, и они оба жаждали пережить удовольствие, такое общедоступное и такое тривиальное, с одной точки зрения, и такое таинственное и чудесное — с другой. И вот они стоят рядом, так и не прикоснувшись друг к другу, в своей страсти желающие одного: чтобы непреодолимый барьер возник между ними прямо на ровной глади травы. Мэри сама себя надежно заперла в чертогах целомудрия и осторожности, а он готов был принести себя в жертву подобно средневековому рыцарю.
Плеск воды на берегу озера прозвучал насмешкой.
Ветер
И в течение долгой минуты они стояли друг напротив друга, оба одного роста, совершенно неподвижно.
А затем…
— Я должна идти, — сказала она. — Я должна идти!
Он наблюдал, как она быстро удаляется, а потом принимается бежать вдоль берега озера, вверх по склону, который вел прямиком к деревне, и он выдохнул весь воздух из легких, словно бы избавляясь от всей тяжести и напряжения, которое накопилось в его теле.
Он был дома.
Выбор
— Мой дорогой друг! — Полковник Мур не скрывал возмущения. — Мы уже думали, будто вы покинули нас всех в Кесвике. Был полдень следующего дня, и Хоуп только поднялся с постели после целой ночи мучительного кошмара. Ему привиделась бездонная тюремная камера с гладкими черными стенами, над головой свисают петли цепей и веревки, попорченные крысами, а на него, бледного, полуживого от ужаса, неотвратимо надвигается гигантская машина, готовая раздавить, сломить его, медленно распороть его сухожилия, отделив от костей. Он кричал, надеясь, что придет Мэри, но она так и не появилась.
Он с секунду смотрел на свежее лицо, на тщательно припудренный парик полковника, словно не узнавая его. Восприняв это как преднамеренное оскорбление, полковник больше не стеснялся в выражениях гнева.
Вошла Мэри с чаем. Хоуп еще не виделся с ней сегодня утром, и ее появление совершенно изменило все его чувства. Она излечит его, в этом сомневаться не приходилось. Он просто улыбнулся ей, и она ответила на его улыбку — сдержанно, но ответила. Полковник Мур посчитал это общепринятым гостиничным флиртом.
— Мисс д'Арси, — объявил он, нанося удар в самое чувствительное место, — отправилась на прогулку к озеру с моей женой. Я уверен, мы могли бы рассчитывать на более сердечный прием, в особенности с вашей стороны, сэр. Мисс д'Арси была весьма удивлена вашим необъявленным отъездом, и это после нескольких недель такого настойчивого внимания, ничего не скажешь — настоящий образчик поклонника.
Хоуп наблюдал за Мэри, но ее руки даже не дрогнули, да и выражение лица никак не выдало ее чувств. Тем не менее он понимал, что выдает ее само это безразличие. Но как она держится! Вместе их никто не сумел бы остановить — они могли бы изменить мир. Он бы забрал ее с собой в Америку, и там они бы покорили весь континент. Кто смог бы противостоять им? Кто бы стал задавать им лишние вопросы? Или разнюхивать, откуда они родом, выведывать подробности их прошлой жизни и занятий, интересоваться их убеждениями? Она совершенно не подходила для его прежнего мира, но являлась средством найти и завоевать новый.
Мэри вышла из комнаты, не замечая его неуместно радостного взгляда.
Молчание Хоупа Мур воспринял как осуждение собственной безапелляционной решительности. Эта его черта, которая на войне считалась настоящей добродетелью, создавала немалые сложности в обществе.
— Я встретил весьма порядочного человека по фамилии Ньютон, — заметил Мур.
Хоуп сразу же встревожился.
— Вы знакомы с ним?
— Ньютон?..
— Адвокат из Честера… того же круга, что и вы сами, член парламента, уехал оттуда из-за подлецов, с которыми ему приходилось иметь дело… никаких обид, мой дорогой друг… В разговоре всплыло ваше имя… уж и вспомнить не могу, каким образом… и… (простите мне все эти осложнения с завещанием мистера д'Арси, но я и в самом деле чувствую себя обязанным исполнять его волю, вы же знаете, я действительно обязан)… одним словом, в разговоре я спросил его, а не знает ли он такого полковника Хоупа? Он ответил, да, знает, хотя, возможно, полковник и не помнит его. А как бы вы описали его? Я воспользовался представившейся мне возможностью — уж соблаговолите простить меня — спросил его… о вашей внешности, о ваших манерах… такого рода вещах. И что же… хотя я нисколько не был удивлен, он свел все к тому, что вы и есть «тот самый»… самый что ни на есть подходящий: вы — именно тот, кого я сейчас вижу перед собой.