Дева и Змей
Шрифт:
– И вы будете в безопасности, – пастор был заметно взволнован. – Обряды нам, конечно, не понадобятся, ибо нельзя изгонять бесов силою Вельзевула, но что делать с именем, я знаю. Благодарю вас, мисс Ластхоп. Благодарю от всего сердца! Надеюсь, вы поможете нам выманить врага из его твердыни?
– Без проблем, – заверила Элис. – Это в моих интересах.
Утро все они встретили по-разному. Элис ушла в церковь, заявив, что хотела бы поговорить с пастором Гюнхельдом наедине. Она признательна Курту за гостеприимство, а Вильгельму – за готовность охранять ее, но
– Феминистки, – печально констатировал капитан фон Нарбэ, – они повсюду. Даже, говорят, в Берлине есть.
– Одна, – поправил Курт, – была. Мы ее сюда привезли.
Попрощавшись с Варварой Степановной до обеда, молодые люди отправились на прогулку по городу.
– На рекогносцировку, – строго произнес Вильгельм, – гулять ты будешь с девушками.
– Маскулинист!
– Это что за зверь?
Курт довольно хмыкнул: на сей раз капитан не прикидывался солдафоном, этого хитрого словечка он действительно не знал.
Вильгельм остановился в гостинице, мотивировав решение тем, что из окон его комнаты просматривается и шоссе, и поворот на Ауфбе, и ни одна машина не проедет незамеченной. Если все пропавшие люди действительно приезжали в городок – то есть исчезали из Тварного мира, – самое пристальное внимание следовало обратить на тот участок дороги, от которого и отходил в Ауфбе асфальтированный проселок.
Словно по волшебству появился там полицейский пост, хотя много ли будет проку от патрульных, даже не подозревающих, что дежурят они на невидимом повороте к невидимому городу – ни Курт, ни Вильгельм не представляли. Просто полномочия личного пилота Его Императорского Высочества были достаточно высоки, чтобы на шоссе появились еще несколько патрульных автомобилей, и грех было не использовать эту возможность.
Что поделывает Змей, оставалось только догадываться. Наверное, приходит в себя после вчерашнего и вынашивает планы мести. В прошлый раз на это ушло семь лет, но за прошедшие века многое могло измениться. Вдруг Драхен решит поторопиться? И что тогда делать?
Сложный вопрос.
Принц же, дождавшись, пока взойдет солнце, развернул бурную деятельность. Для начала обругал Гиала, который без дозволения хозяина замка сделал живыми всех лиилдур, выведенных ночью из владений Смерти. Гиал выслушал выговор, покивал и попросил допуск в гарнизоны крепостей: там тоже хватало мертвецов, и то, что они не были гвардейцами, с точки зрения Единорога, не лишало их права на жизнь.
Потоки Силы покидали привычные русла, изгибались, стекаясь к твердыне Сына Дракона, и оттуда, из замка, бесчисленным множеством ручьев растекались по Идиру, наполняя Силой готовящиеся к войне народы Полуночи; Сила растекалась по Тварному миру, и воины Сумерек черпали ее, как воду, омываясь перед боем. Царственные повелительницы вливали в текучую мощь часть себя, немалую часть, щедро делясь со своими племенами, приветствуя Змея.
Пусть темна будет ночь над тобой, Представляющий Силу!
– Мне страшно смотреть вокруг, – сказал Единорог, вернувшись, – то, что ты затеял… ты не перестаешь удивлять меня, Крылатый. Тебе доступно могущество, сравнимое с властью Сияющей-в-Небесах.
– Но она может уничтожить меня,
– Ты же не принимаешь жертвы.
– Никакие, кроме тех, что приносятся здесь. А эти люди, – он потянулся, повел плечами, все еще чувствуя за спиной крылья, – ах, эти люди… Они так забавны, Гиал: ненавидят меня, убивают для меня и думают, что служат Белому богу. Они прокляты, кровь на них и на их детях, и знаешь, что сильнее всего терзает их в Ифэренн? Невозможность объяснить тем, кто еще жив, как они ошибаются. Смерть согрешившим, и да здравствует высокая справедливость! Они думают, будто Богу нужны эти убийства, думают, что, сжигая бедолаг, волей судьбы оказавшихся в их городке, уменьшают зло на Земле и лишают меня силы. Я не люблю их, может быть, даже ненавижу, но позволяю жить и делать то, что они делают, потому что хочу снова и снова видеть их в аду… Я голоден!
– Это я вижу, – Гиал помолчал. – Неудивительно, после вчерашнего. Но, возвращаясь к этим людям, Крылатый, насколько я понимаю, они действительно сдерживают тебя. Там, в городе, ты чувствуешь себя не так уверенно, как во всем остальном мире. Там все мертво, там нет даже вездесущих дорэхэйт, там страшно! Лучше бы ты…
– Что? – насмешливо поинтересовался принц, выждав должную паузу. – Лучше бы я убил их? Жизнь в замке идет тебе на пользу, враг мой: еще лет двести, и ты сможешь выполнять мои обязанности. Ладно, прости. Знаешь ведь: Ауфбе мне пришлось бы уничтожать своими руками, разве что, лиилдур смогли бы помочь. А я… стараюсь не убивать.
– У тебя получается, – серьезно заверил Единорог, – во всяком случае, хм, видно, что ты стараешься. Послушай, принц, тебе обязательно идти к этому смертному?
– А в чем дело?
– Пожалуйста, не отвечай вопросом на вопрос. Я подумал просто, что эта традиция, право на желание, она никогда еще не приводила ни к чему хорошему. Смертные обязательно придумывали что-нибудь или глупое, или некрасивое, я даже не знаю, что хуже.
– Это не наша забота, Гиал, – отмахнулся Сын Дракона. – Во всяком случае, не твоя. Кроме того, светлый рыцарь – не обычный смертный. А право на желание – больше, чем традиция.
– Что же это, закон?
– Нет, Гиал, это чувство признательности. Тебе знакомо такое?
Давно и далеко…
Семь лет Наэйр провел во тьме, не видя солнца и звезд, не слыша ничего, кроме темного шороха подземных безглазых тварей. Запах сырой земли въелся в истерзанную плоть, тяжелая глина залепила глаза, в единую массу сваляла длинные мягкие волосы.
Семь лет вырывался он на свободу. Грыз кандалы, до кровавых пеньков стачивая зубы о мертвое железо, скреб крышку гроба отросшими когтями, задыхался, когда забывал о том, что ему не нужен воздух. В бессилии и отчаяньи, измученный тьмой и холодной безысходностью могилы, думал, что это навсегда, и тогда рвался из груди низкий протяжный вой, полный ужаса перед вечностью.