Дева и Змей
Шрифт:
– Ну?! – сказал Курт, отдирая от штанин приставшие репьи. Откуда в глухом лесу взялся репейник, интересовало его в последнюю очередь.
– Курт!
По краю пустыря, вдоль подножья холма легким галопом шел белый красивый конь. Он без напряжения нес двоих всадников, и один из них – одна (эти пепельные волосы Курт узнал бы и с куда большего расстояния) махала рукой:
– Курт! Ой, слава богу, что вы меня дождались!
Выразившись снова, крепко, но уже вполголоса, он пошел навстречу.
Когда Элис спрыгнула на землю, глаза у нее были такими виноватыми, что все упреки за неожиданное
Тот спешиться не пожелал. Смотрел сверху вниз, с высоты седла. Действительно, как Элис и рассказывала: молодой, смазливый, черноглазый, весь в бирюльках, и коса до пояса. Не мужик, а черт знает что. Ногти накрашены…
– Мое имя Драхен, – обронил всадник. – Можно ли узнать ваше?
– Гюнхельд, – в тон ответил Курт.
– Один из многих. Который же именно?
– Курт Гюнхельд…
Заготовленная резкость примерзла к языку, стоило произнести свое имя. Драхен, не разжимая губ, улыбнулся:
– Прекрасно. В следующий раз, Курт Гюнхельд, будьте внимательнее, отправляясь на прогулку.
Белый конь с места взял галопом, только взлетела из-под копыт выбитая подковами земля.
– Ну и дела, – поймав взгляд Элис, Курт развел руками, – я даже не придумал, что ответить.
– А вам и не надо, – она поковыряла землю носком ботиночка, – вы сейчас должны по правилам винить во всем меня и получать таким образом психологическую разрядку.
– Что?!
– Ну, нет, так нет, – Элис лучезарно улыбнулась, – я ведь не настаиваю. Курт, ради бога, извините, что я так исчезла.
– Да ничего. То есть… чего, конечно, но что теперь-то? Домой пора. Вы хоть разобрались, какое отношение он имеет к развалинам?
– Нет, – она скорчила недоуменную гримаску, – вы знаете, я, кажется, еще больше запуталась. Курт, а вот если бы вам предложили выбор между сказкой и… нет, я даже не знаю, что вместо сказки. Между сказкой и ничем, как будто ничего не было – ни замка, ни загадок, – что бы вы выбрали?
– А почему я должен выбирать из чужих предложений? – удивился он. – Разве нельзя поискать самому?
– Ого, – с уважением заметила Элис, одновременно поддавай ногой по лежащему на дороге камешку, – это называется мужской взгляд на проблему.
Курт пожал плечами:
– Знаете что, – камешек отлетел метра на два, и оба, не сговариваясь, ускорили шаги, – сегодня днем мне будет не до того, – он успел чуть раньше, камешек вновь взлетел в воздух, и Элис досадливо фыркнула, – а вот вечером я зайду к вам, и вы мне все расскажете. В подробностях.
На этот раз она вцепилась в его рукав, сделала подсечку, и вновь сама поддала по камешку. Тот, кувыркаясь, отлетел в кювет.
– А это удобно? – Элис сдула упавшие на лоб волосы. – Что скажет ваша мама?
– Ну, что она скажет? Скажет, все правильно. Мало ли какая помощь может вам понадобиться. Дом-то нежилой.
– Может быть, вы вместе с мамой придете? Я пирог испеку.
– А, ну да, – Курт понял, – “неудобно” – это вы имели в виду, что холостой мужчина к незамужней девушке. Да еще вечером. Ладно, я приду с мамой. Это ваша машина во дворе?
Ворота дома номер шестьдесят пять были раскрыты, на подъездной дорожке Элис увидела свой бежево-серый “Ситроен”.
– DS-19, – с оттенком зависти определил Курт, – разве патриотично ездить на европейских машинах.
– Это подарок, – объяснила Элис, – к тому же, он очень женственный.
Из гаража выглянул и пошел им навстречу пожилой дядечка, лысый, как репка.
– Фройляйн Ластхоп? – он улыбнулся, демонстрируя желтоватые зубы. – И сам господин Гюнхельд! Я Хегель, – он сунул Курту широкую мозолистую ладонь, – хозяйка моя в доме, – это уже снова к Элис. – Вы ступайте, она вам все расскажет, покажет. В гараже я прибрал. Если что нужно будет, или чего, хозяйка вам и телефон даст, и адрес, вы звоните хоть ночью, хоть днем, приходите. А так, дом в порядке. Камин есть. Веранда…
– Я пойду, – Элис подняла взгляд на Курта, – вечером жду вас с матушкой в гости.
– До вечера, – кивнул Курт.
И направился домой, размышляя, что бы могло означать “сам господин Гюнхельд”.
Роберт Гюнхельд, офицер моторизованной дивизии СС “Дас Рейх”, был гауптштурмфюрером на тот момент, когда он познакомился с Варечкой Синициной.
Работу Варечки курировал Тимашков из 2-го отдела НКВД. Работу Гюнхельда, безусловно, тоже кто-то курировал. Но все, что Роберт знал об этом, умерло вместе с ним.
К тому дню, как его расстреляли за измену Рейху, Роберт Гюнхельд стал уже штурмбаннфюрером, успел жениться на фольксдойче Синициной, и оставил жене и годовалому сыну завещание, по которому им отходило немалое движимое и недвижимое имущество. Однако понадобилось установить в Германии монархию, навести железный порядок на ее землях, под корень истребить последних нацистских выползней, прежде чем богатства, отнятые Третьим Рейхом вернулись к законным хозяевам. Возможно, если бы Варвара Гюнхельд, вернувшаяся на землю предков вместе с отступающей немецкой армией, так и осталась в Германии, чиновно-бумажная волокита завершилась поскорее. Но разведчицу отозвали в Москву: управление нашло для нее дела более важные, чем работа в перекраиваемой по новой мерке побежденной стране.
Курт был только рад, что в свое время судьба матери сложилась именно так, а не иначе. В результате ему, родившемуся в фашистской Германии, до пяти лет прожившему в Германии заново рождающейся, вырасти довелось все же в СССР. И сам он до мозга костей был человеком советским, гражданином страны с героическим прошлым, великим настоящем и фантастическим будущем.
Отца своего, коммуниста и романтика, Курт любил, хоть и знал только по фотографиям. И, наверное, если бы Роберт Гюнхельд не служил в ГРУ, не боролся с фашизмом, а действительно был офицером-эсэсовцем, Курт любил его не меньше: отец есть отец, и кровь, как известно, не водица. Однако, кроме любви, питал Курт к отцу еще и благодарность, и глубокое уважение. После смерти штурмбаннфюрера Гюнхельда, жене его, жене офицера-изменника, партизанской связной, не было предъявлено никаких обвинений. И до самого конца войны, до Победы, никто так и не заподозрил Варвару Гюнхельд в работе на Советский Союз.