Дева и Змей
Шрифт:
– Не было никого достаточно мудрого, чтобы предостеречь нас и заметить опасность.
Это Гиал вставил прямо поперек моих размышлений и не соврал ни единым словом, несмотря на весь сарказм. Да, никто не заметил странностей, никто не насторожился. Никто даже не понял, что это не фейри ленятся заглянуть в будущее, это будущее перестало быть. Некуда стало заглядывать. Мир – весь мир, вся пресловутая бесконечность – подошла к гибельному порогу. Белый бог решил переиграть, начать заново, что-нибудь другое и на чистом листе.
Насчет его решения, правда, это только мои домыслы.
Когда беда стряслась, к ней оказались не готовы ни мы, ни новорожденные
Однако очень мудр. И он тоже Творец. И это он придумал вернуться назад, во времена, когда гибель мира еще не была предопределена, и уже оттуда шагнуть в будущее, то самое, которого они едва не лишились…
В итоге, меня, тогда еще живого, молодого и наивного мобилизовали на спасение мира от бедствия, о котором я, живой, молодой и весьма образованный, читал в древних книгах.
Я как тогда ничего не понял, так и сейчас не очень понимаю. Но факт остается фактом: мы с Гиалом чуть не порвались, спасая разных представителей Тварного мира от неисчислимых бедствий, по моим личным представлениям, давным-давно миновавших. Но по крайней мере после всех событий – “после” уже объективно, а не по личному времяисчислению – я начал понимать, с какой же это радости мне поклоняется множество разных народов, придумывая самые фантастические обличья и наделяя именами, даже отдаленно не похожими ни на одно из тех, какими я пользуюсь.
– Да Юй, – тут же припомнил Гиал, – Эекатль, Тлауискальпантекутли…
Что до последнего прозвища, то я его выговаривать так и не научился. Зато Гиал умеет. И вспоминает, как только предоставляется случай. Вообще, не понимаю, почему и смертные и фейри благоговеют перед Единорогом. Шуточки у него детские, а чувство юмора – извращенное.
Крыть мне было нечем: Гиал ухитрился избежать неверных трактовок своего образа, если не считать таковыми утверждения, что он аватара Вишну или Брахмы, и вообще маленькая рогатая рыбка. [24]
24
В “Шатапатха-брахмане” впервые изложена легенда, по которой Ману (предок и прародитель людей) вырастил из маленькой рыбки, попавшей ему в руки, огромную, впоследствии спасшую его во время потопа. Ману привязал свой корабль к рогу рыбы, и она провела его к возвышающейся над водами горе. Эта рыба считается символом Единорога
– И это – юмор? – пренебрежительно скривился мой враг.
Я же говорю: обаяния меньше, чем у жабы. Те, по крайней мере, молчат, пока их не спрашивают.
Но пусть его, Гиала. Каждый развлекается, как умеет, и чаще всего – за чужой счет. Сейчас же, прежде чем делать какие бы то ни было выводы, следовало выяснить, почему вдруг фейри вновь обуяла лень, почему любопытство изменило дивным народам. Будущее нашего мира опять под угрозой? Очень может быть. Исчезновение источника Силы – более чем весомый повод для того, чтобы заявить: Закон нарушен, да здравствует Закон, и запустить давно разработанную программу уничтожения. А я думаю об этом с преступным равнодушием и всей душой жажду не спасать мироздание, а вернуться к мыслям о мисс Ластхоп.
– То есть, – опять влез Единорог, не дожидаясь, пока я скажу хоть слово, – ты хочешь, чтобы я вернулся в Лаэр и оттуда вышел в будущее этой реальности?
– Ты не обязан делать это лично.
Разумеется, на ответ он внимания не обратил, предпочитая смотреть
– И что мешает тебе просто заглянуть в свое собственное будущее?
Тяжело это, быть ясновидцем. Те, кто не умеет, никогда не поймут.
Мне не то, чтобы что-нибудь мешало, хотя, возможно, с точки зрения Гиала принципы тоже выглядят помехой. Но во-первых, видеть миллиарды возможных вариантов будущего – все равно, что не видеть ни одного. А во-вторых, я не желаю знать, что меня ждет. Именно по этой причине мое высочество не заглядывает далеко вперед, в те дали, где возможно мое личное вмешательство в ход жизни смертных. Несколько лет, не больше. Я даже не знаю, сколько продлится глупая война в джунглях на юге, хотя наблюдаю за ее ходом с удовольствием: там убивают с не меньшей фантазией, чем на той войне, что недавно закончилась здесь, в Европе.
– Хочешь сказать, что не интересовался даже тем, что ожидает твою Жемчужную Госпожу?
– Она не моя. Интересовался, но меня прервали, когда я хотел взглянуть на ее будущее. Письмо принесли. От Сияющей.
– Ну да, – в кои-то веки Гиал счел нужным согласиться, – если прервали, да еще таким образом, значит тебе не следовало видеть ее судьбу. Значит, то, что ждет ее, неразрывно связано с тобой. Впрочем, это понятно: ты проявляешь такое участие к сей юной деве, что забываешь обо всем, когда она подходит к воротам замка.
– Жаба! – не выдержал я.
– Маленькая рогатая рыбка, – Гиал отвесил мне поклон и стал серьезен: – Хорошо, Крылатый, я сделаю так, как ты хочешь.
Единорог собирался уходить с закатом, в час динэйх , когда открывались врата между Лаэром и Тварным миром. Ближе к вечеру, разыскивая хозяина, он поднялся на крышу главной башни. Эйтлиайн был там, сидел между зубцами, глядя вверх, в небо, где, как в зеркале, отражался вечерний город, потоки людей, устремляющиеся в направлении храмов. От колокольного звона, неслышного здесь, на вершине холма, отражение чуть вздрагивало, словно медные языки колоколов били прямо в небесную твердь.
Черный принц не видел Ауфбе, не видел и неба, он грезил наяву, не забывая, впрочем, о дымящейся в пальцах сигарете. И поскольку выводить из транса ясновидца было делом совсем не таким сложным, как возвращать к реальности того, кто ясновидеть не умеет, Гиал без особой деликатности встряхнул Эйтлиайна за плечо:
– Я ухожу.
– Уже? – тот бросил взгляд вверх, поморщился и отражение города развеялось, – Хм-м. Вечер.
– И ты напрасно сидишь здесь, когда до заката осталось так мало времени. По крайней мере, Крылатый, не уходи далеко, – Гиал выразительно постучал себя пальцем по лбу, давая понять, куда именно не должен уходить хозяин замка, – твое стремление ни на миг не упускать эту деву из виду начинает внушать опасения.
– Я достаточно деликатен…
– Мне нет дела до того, насколько ты увлечен своей сиогэйли, и позволяешь ли ты ей хоть минутку побыть в одиночестве. Но есть опасность того, что, уйдя в грезы, ты пропустишь время заката. И сгоришь. А это, согласись, было бы большой неприятностью.
– Какой он, – поинтересовался Эйтлиайн, затягиваясь в последний раз, – закат? Ну, или рассвет?
– Я рассказывал тебе, – вздохнул Гиал, – даже делал картинку. Ты не поверил.
– Да. Помню.
– Это не рассказать, это нужно видеть. Каждый раз, когда день и ночь сменяют друг друга, нужно смотреть и быть счастливым оттого, что живешь. Прости.