Дева-Смерть
Шрифт:
А двух красоток у обутых в шелковые сапоги ног, похоже, считает необходимой в хозяйстве мебелью. Чтобы всегда под рукой. Или… под чем другим.
Так, неотъемлемая часть роскошных покоев. Правда, легко заменимая. Как столовый прибор. Изящные бокалы ведь порой бьют на счастье, правда? Даже мидантийский хрусталь. Его тут тоже меняют ежедневно.
Рыжую зовут Лаура. Она — всегда одна и та же. Меняются прочие. То каждый день… ночь, то раз в три дня.
Почему так, проще не задумываться. Бронзововласая Лаура — прекрасна, но не красивее некоторых
Растягивает удовольствие? Всё же она тут одна — настоящая дочь короля. Пусть и далеко не самая юная. Где потом найдешь другую?
Деваться некуда. Как и недавно Элените. Хрупкой, пугливой девочки уже могло не быть среди живых. С той самой проклятой ночи.
И почему не удается забыть, что Виктор тогда просто вышел? Оставил свою Элен… королю.
Будто Кармэн сама — без греха. Будто сын не младше ее почти вдвое. Будто он мог что-то сделать.
Будто она сама всегда и всюду спасала каждого.
Но разве влюбленная девочка — это каждый?
Вооруженные солдаты, безмолвные слуги, напыщенно-перепуганные придворные в золотой приемной не отрывают от всё еще прекрасной гостьи-пленницы взглядов. Частично даже завидущих — кто бы мог подумать? Или близость к капризному монарху тут способствует выживанию? Если ты — не безликая девочка на пушистом ковре. Легко заменимая.
Кармэн считают фавориткой, а это не так. Любовницей Алексиса до свадьбы ее тоже называли. Тогда это казалось смешным. Было весело, стало горько. И тошно.
Тут даже мрачная стража не ухмыляется. Не пьяные, разгульные гуговцы. Здесь каждый первый — в любой миг готовая жертва.
Чего уж удивляться запертым дверям и царящим ночью ее Детям? Если днем в открытую творится куда худшее.
Равнодушная тайна в темно-синих как мэндские сумерки очах Лауры. Ужас во взглядах прочих девчонок. Синих, серых, зеленых, голубых, карих…
Нет, не во всех. Две пытались спасти себе жизнь дерзостью и смелостью. И обе погибли. Отвага — тоже не всесильная панацея. Надменный, безжалостный король хищного Мэнда уважает лишь себя.
Спросить бы у Лауры ее спасительный секрет, но такое не говорят. И не всегда знают. Да и как завести беседу с предметом мебели? С чужим. Прямо при хозяине.
И как забыть, что Алексис убил бы вооруженных врагов, сколько сумел, но не бросил бы в беде не то что Кармэн — любую случайную любовницу? А благородный дядя Арно — любую жертву любого злодея.
А вот сегодня не просто изысканно сервированный ужин, а публичное зрелище. С порога ясно. С доселе незнакомого порога. В этот черно-алый зал гостью-пленницу еще не приглашали. К счастью.
И уже знакомой страже тоже явно не по себе. Хоть они тут и привычные.
Только это не значит, что подобный милый зал в подземном этаже сегодня и построили. Откопали. А доселе была тишь да гладь, да милосердного Творца благодать. И все жили долго и счастливо.
«Скажите,
Предыдущей принцессой была бывшая жена короля. И ее маленькие дочери.
Была.
Когда-то юная Кармэн чуть не погибла на старом, пыльном чердаке. Здесь убивают иначе. Это ясно при виде роскошного помоста с креслами. И эбенового алтаря напротив. С желобами для…
Нет, ее не вырвало. Ни когда всё поняла, ни когда стол для зрителей прямо на глазах накрыли и привычно-изысканно сервировали. Ни когда привели «зрелище» — вчерашнюю перепуганную девчонку. Совсем юную. Кажется, у этой россыпь мелких родинок на плече. «Созвездие» — сказал бы Алексис. Сейчас не видно — она одета. Впервые за всё время. В невинно-белое — как и положено жертве.
При виде королевской ухмылки тоже не рвет. Не рвало же при лицезрении жирного, пьяного Гуго. И любых его деяний.
Нельзя выказать слабость. Ради сына и других детей. Раз теперь нет ни храброго Алексиса, ни заботливого дяди Арно — осталась сама Кармэн.
Вдруг хоть чему-то успела выучиться? У более умных. Более сильных. Ведь в запасе было столько лет. Почему не поняла, что покой и счастье — не навеки? Ведь даже Элгэ — несравнимо более юной — это было ясно.
2
Сквозь кровавую пустыню меж раскаленных песков еле тащится черный корабль-призрак. Где-то впереди — желанная вода, у нее багровый цвет и горячий соленый вкус. И утоляет жажду она лишь чуть, а потом высохшее горло вновь горит закатным огнем. Тем горьким пожаром, что спалил родной дом… и жизнь.
Где-то далеко впереди, за бесконечными сухими барханами, — новый источник. Он — алый, кипящий, пенный как бурное море. Горячий как глинтвейн на восточных травах.
Нужно только дотащиться. Доплыть среди соленых песков под черным парусом.
А когда вода вновь мгновенно иссякнет — отыскать средь пересохших песков еще…
Тихое море — цвета бирюзы, а тугие паруса у корабля — алые. Во всю широкую стену. И Анжелика не плывет на нем, а просто наблюдает. С мягкой кровати, с белоснежных льняных простыней, под пушистым одеялом. Почти как дома.
И… нет ни факелов, ни свечей, но видит бывшая аббатиса прекрасно.
А пить и впрямь охота, но не до безумного бреда.
Странно. Первые годы в скучном монастыре пленная Анж страдала в обществе книг. А потом научилась любопытству исследователя и созерцателя. Раз своей жизни больше нет — почему не понаблюдать за чужой?
Теперь Анжелика умудрилась наблюдать вновь — уже за собственной судьбой. Отстраненно — как и подобает аккуратному исследователю и наблюдателю.
Анж умерла и воскресла. И теперь очнулась где-то глубоко под землей. Это не могила и даже не склеп.