«Девианты»
Шрифт:
— Ну, не два, допустим, а почти пять. И про какой взлет вы говорите? Вы меня ни с кем не путаете? По-моему, за это время взлетели все, кому не лень, а я как сидела в корреспондентах, так и сижу…
— А тебе редактором хочется? — повернулась к ней Серова. — Знаешь, Алин, а я как раз хотела бы писать. Но как-то все не складывается. Попишу немного, и меня в редакторы двигают.
— И ты этим, типа, расстроена? — с замаскированной язвительностью сказал Вопилов. Вот уж кого не интересовали высокие материи, так это его. Превыше всего Влад ценил статусную должность, хорошую зарплату и возможность
— Да нет, Влад, я не расстроена, — отвечала Серова. — Просто с недавних пор меня это стало удивлять. Я не стремлюсь к должностям, а они все равно меня находят. А некоторые — наоборот. Мечтают о повышении, а так и буксуют на месте…
— Намек понят, — Корикова опять оторвалась от компьютера. — Ну, давайте из меня прожженную карьеристку сделаем! Одной Кориковой нужны должности и деньги, а остальные — все такие святые бессребреники. Ну-ну. Врите себе, врите. Но вы не заставите меня поверить в то, что можно считать себя успешным человеком, имея должность старшего корреспондента и зарплату 15 тысяч.
— В том-то и дело, что критерии успешности у всех разные, — отозвалась Серова. — По твоей логике, Алин, успешен может быть только человек не ниже редактора? Так? А пишущий журналист, значит, неудачник по определению? Но ты забываешь, что карьера тоже бывает разная. Бывает административная — когда из журналиста вырастаешь в редактора. А бывает и творческая — когда за 20–30 лет работы в журналистике ты настолько вырастаешь как творец… Вот кто, по-твоему, круче: главврач или блестящий хирург?
— Ну вот и росла бы творчески, — пробурчала Алина. — Зачем в редакторы-то пошла? Не нашла сил отказаться?
Серова промолчала — судя по всему, достойный ответ на выпад Кориковой у нее пока не родился. Да и многие вдруг почувствовали какую-то неловкость от того, что сказали чуть больше того, чем стоило. Нет, Светлана не носила начальнице последних известий под соусом «а народ думает так» — это было давно проверено. Мало того, она старалась прикрыть журналистов от яниного гнева, когда у них случались мелкие промахи. Но Серова была предана Яблонской еще похлеще Кудряшова, и этим было сказано все …
— Прикиньте, у меня опять сперли сосиски! — поведала коллегам Корикова, возвратившись с кухни. — Давайте камеры какие-нибудь установим, что ли. У меня пока что не редакторская зарплата, чтобы откармливать всех колбасами.
— Ага, а у меня пивас на прошлой неделе кто-то усосал, — недовольно высказался Ростунов. — А у Филатыча постоянно кетчуп тырят. Он вчера матерился, не знал, с чем доширак пожрать.
— Да ну, Алин, камеры — это не дело, — сказал Кузьмин. — И дорого, и бесполезно. В холодильник постоянно кто-то лазит, ты и не усмотришь, кто что взял. Да и не перестанет этот человек воровать! Он просто станет делать это хитрее.
— Дивлюсь вашей осведомленности, мой юный друг, — иронично процедила Крикуненко. — Наводит, знаете ли, на разные мысли…
— Что за ерунда, Анжелика Серафимовна! Если бы эти сосиски тырил я, то неужели бы стал сейчас говорить про то, как обмануть камеру! Вы меня прямо недоумком каким-то считаете, — завелся Антон.
— Не воспаляйтесь тут больно-то, молодой человек. Я знаю, о чем говорю. Это хорошо изученный психологический феномен, — гнула свое Анжелика. — Преступник всегда становится говорлив, когда общественность начинает обсуждать его деяния. Сыплет идеями, версиями…
— Ага, — подхватил Ростунов, — точно, есть такая нездоровая фигня. Кто набздел, тот первый же и начинает возмущаться!
— Алексис!!! — простонала Крикуненко.
— А вообще, интересно, — подала голос Алина. — Обычно кто виноват — тот больше всех и возмущается. А как же тогда надо себя вести, чтобы никто на тебя не подумал?
— Как-как? Сделать морду кирпичом и слать всех в сад, — выпалил Ростунов.
— А мне кажется, это другая крайность, — вступила в беседу Серова. — Нет, умный преступник — ну, в нашем, бытовом значении — не поведет себя ни так, ни эдак. Наверно, он постарается быть в меру возмущенным и в меру равнодушным.
— Уж никак не ожидала, Светлана Андреевна, что вы будете проводить тут школу лицемерия, ликбез аморальности, — напустилась на Серову Крикуненко — впрочем, не с тем напором, как на всех прочих.
— Ты все понял, о загадочный похититель сосисок? — шутливо вскричал Вопилов, корча комические мины. — О, поклянись, что отныне все будешь делать строго по правилам, и мы никогда — слышишь, никогда! — не сорвем с тебя маску!
Все рассмеялись. И даже Корикова, казалось, перестала тужить о пропаже.
Яблонская с Серовой сидели в буфете. На обед Яна ходила по очереди то с Кудряшовым, то с ней. И совсем редко, не чаще раза в месяц, демократично отправлялась в столовку с Кориковой и Колчиной.
Традиционно в разговоре на этих парных обедах солировала Яблонская. Иной раз Серова просто дивилась ее открытости и бесхитростности. Она бы ни за что не рассказала о сделанном в юности аборте или перипетиях давнего романа со Стражнецким. Но что ж — раз Яна так откровенна с ней, значит, доверяет. Только вот неужели она не хочет узнать, о чем думает Серова, как живет и вообще — чем дышит? Странно. Была бы Света начальницей, фиг бы о ней кто что узнал. Зато она бы все у всех повыспросила — это уж будьте спокойны. А Яна — какая все же она доверчивая! Кажется, у нее и мысли нет о том, что ее окружают отнюдь не одни друзья-товарищи…
— Свет, тебе Колчина сдала текст про инвалида-многоженца? — и Яблонская точным движением ножа отчекрыжила кусок отбивной.
— Пока нет, обещала завтра к утру.
— Нет, пусть сдаст сегодня к вечеру! А не успеет — пиши докладную. Будем штрафовать.
— Да она не успеет к вечеру. Пусть уж посидит, когда все разойдутся, подумает над темой, чем кое-как сляпает.
— Да? Ну смотри… И охота тебе, Свет, с ними миндальничать?
— Да я не миндальничаю, Ян. Просто какой смысл требовать сдать текст к вечеру, когда после семи я его читать все равно не буду? А сейчас мы ее вздрючим, она будет спешить, нервничать. И новости в номер кое-как напишет, и про инвалида какую-нибудь хрень наваляет. Кому лучше-то будет?