«Девианты»
Шрифт:
— Димон, знал бы ты, как я тебе завидую! — с легкой иронией вздохнул Кузьмин. — Зин, можно я тебя поцелую?
Рыкова кокетливо подставила ему щеку. Антон с чувством приложился к ней.
— А в шейку?
— Да пожалуйста! Чай от этого не забеременеешь!
— А…? — Кузьмин красноречиво скользнул взглядом вглубь ее декольте — как всегда, не по-рабочему смелого.
Рыкова опять засмеялась и расстегнула верхнюю пуговку блузки.
— Не понимаю, как можно при всех так себя вести, — буркнула Колчина и не преминула поддеть Рыкову: — Зин,
— А что я там забыла-то? — отвечала Рыкова. — У меня с мужиками и без штампа прекрасное взаимопонимание! Да, Антош?
— Да, Зинуль, — и Кузьмин от избытка чувств вдруг поднял Рыкову на руки и закружил на месте.
С горем пополам дожили до вечера пятницы. Все четыре выпуска «Девиантных» были сданы и отпечатаны в положенное время. Другое дело — какой ценой это далось Кориковой и ее коллегам. Хорошо хоть, Анжелика Серафимовна после стычки с Рыковой несколько поутихла, на следующее утро пришла на работу «всего» с часовым опозданием, а к обеду даже сдала Алине нечто вроде зарисовки о том, как преобразился Эмск к приходу лета. Пробежав глазами эту псевдопоэтическую муру (под заголовком «Ах, лето красное!»), Алина со вздохом отправила текст Крикуненко в мусорную корзину.
Анжелика же Серафимовна разложила на столе четыре номера, выпущенные под руководством Алины, и, вооружившись карандашиком, принялась что-то выписывать в блокнот.
— О боже! Мрак! — бормотала она себе под нос. — «Отец постоянно отклонялся от исполнения родительских обязанностей»? «Сергей дохнул ей в лицо пьяным перегаром»? Какая гиль! Алексис, будьте столь любезны, накапайте мне корвалола.
Ростунова тяготило покровительство Крикуненко. Однако в отсутствие Влада и с переменой интересов у Филатова он почувствовал себя одиноко, и поначалу был даже польщен напыщенными комплиментами Анжелики в адрес его ума и профессионализма.
— Алексис, вы только вслушайтесь в эту фразу, — продолжала хихикать Крикуненко. — «На его лице моментально выросла улыбка»! И эта особа мнит себя великим редактором! Ох, помахайте на меня платком, дайте мне атмосферы!
— А зачем вы все это выписываете, Анжелика Серафимовна?
— Специально для Яночки Яковлевны. Вот уж повеселится она, когда она вернется.
— А на фиг? — устало отвечал Ростунов. Уверовав в слова Крикуненко о том, что как журналист он гораздо круче Кориковой, Леха проникся к Алине некоторой снисходительностью. — Все и так знают, что наша и.о. не дружит с русским языком.
— Тогда не лучше ли уступить незаконно захваченную власть более достойному преемнику? — злобно возразила Крикуненко. — Уж поверьте мне, я бы никогда не описала улыбку в столь чудовищных фразах. Неужели нельзя выразиться более возвышенно, поэтично? Отчего не сказать так: «Внезапно по его мрачному лику пробежала светлая тень лучезарной улыбки»? Вы только вслушайтесь в мелодику этой фразы, Алексис!
Ростунов не был в восторге от вычурного стиля Крикуненко, и не считал обилие штампов проявлением поэтичности.
В комнату вошла радостная Колчина. В руках она держала каталог свадебных платьев.
— Леш, поможешь мне наряд выбрать? — подсела она к Ростунову. После объяснения с Димоном она стала проявлять к Лехе повышенное внимание, вообразив, что тот ужасно страдает, проиграв сопернику в битве за Юлину любовь. На самом-то деле Ростунов после оглашения этой новости переживал лишь пару дней. Всплески страсти к Колчиной возникали у него лишь эпизодически, преимущественно по пьяной лавочке, поэтому потеря была не так, чтобы велика.
— Да я ни хрена в этих платьях не понимаю, — буркнул Ростунов.
— Нет, ты скажи, мне будет хорошо в корсете и юбке на кринолине? А волосы завью на спиральные бигуди и украшу маленькими беленькими розочками, — тараторила Юля, кося взглядом в сторону Кузьмина, который сосредоточенно работал на компьютере.
— Да вы задолбали уже своими кринолинами, — из кухни с чашкой кофе вернулась Рыкова. — Втиснут телеса в корсеты, кудрей навьют как у пуделей и идут, переваливаются, как утконосы. Красотки, е-мое! Куклы-наварницы!
— Ну а ты бы, Зин, что надела? Лаковые ботфорты и шортики на подтяжках? — попыталась поддеть ее Колчина.
— Нет, дитя мое. Я бы надела длинное платье в пол. Все строго по фигуре, — Зина столь эротично изобразила, как именно наряд будет обтягивать ее формы, что Кузьмин тут же оторвался от компьютера. — Декольте на всю спину, юбка узкая-узкая, высокий разрез. И шляпка-таблетка с вуалью.
— Класс! Супер! — шумно восхитился Антон. — Зин, ты прелесть!
— Не вижу ничего классного, — недовольно выдала Колчина. — По-моему, очень вульгарно. Скажи, Лех?
— Да отстаньте вы от меня. Сказал же: ничего в этом не понимаю!
— Вот и мой муж так же говорит!
Колчина завела преждевременную привычку называть Филатова «муж». Кого-то это смешило, а кого-то — например, Зину — раздражало.
— Я бы на месте Димки сблюнула от такого обращения! — фыркнула Рыкова. — Скажите, пожалуйста, муж!
— Да, муж! — пискнула Колчина. — Мы уже неделю живем вместе!
— Да мало ли я с кем живу, — пожала плечами Зина. — Что ж, я каждого буду мужем называть?
— Ваш моральный облик, Зинаида, довольно хорошо известен, — встряла Крикуненко. — Но вы, право, могли бы не распространять миазмы порока на невинное существо. Вспомните примеры из классики. В 19 веке даже самая бесстыдная камелия склоняла голову перед жемчужиной добродетели!
— Слишком много букв! — рассмеялась на эту тираду Рыкова. — И кто это у нас тут жемчужина добродетели? Уж не Юлечка ли? А уж насчет миазмов порока вы меня извините. Сами-то на старость лет с пацаном связались. Да-да, я про Светлова говорю. И не надо тут лупить глаза. Как будто вы не знаете, что он вас на тридцать лет младше!