Девичьи сны (сборник)
Шрифт:
Но горьким осадком на душе остался ночной разговор с Марленом в сарае на острове Даго.
– Вы, вояки! – поддел даговцев за ужином бойкий морячок с загипсованной от плеча рукой. – Как же это вас гансы с островов сковырнули?
– Тебя бы туда, герой! – обижались островитяне. – Вас тут, на Ханке вашей, видно, финны не очень за жопу трогают.
– Еще как трогают! Вся в синяках она. Но мы отбиваемся.
– Отбиваетесь, – ворчали даговцы, не отрываясь от еды. – А мы что, не отбивались?.. Нас больше половины побило… Нас начальство бросило… За вас немцы еще не принимались, потому и ходите героями…
– К твоему сведению, папаша, финны не хуже немцев воюют. Побывал бы у нас на аэродроме под ихними снарядами, другую песню запел бы, папаша.
– Карабахский ишак тебе папаша! – рявкнул пехотинец кавказского вида с вислыми растрепанными усами.
– У тебя вон какие длинные обмотки, – не унимался загипсованный. – Не мог, что ли, за Даго зацепиться?
– Хватит травить, морячок, – сказал Сергей. – Лучше скажи: что за аэродром? На Ханко разве есть авиация?
– На Ханко все есть! Как в Греции.
Два дня отъедались, раны зализывали. На третий всех даговцев, не нуждавшихся в дальнейшем лечении, стали распихивать по частям гарнизона. Кто был отправлен на перешеек, где границу Ханко обороняла стрелковая бригада, кто – в десантный отряд на здешние острова, а Сергея Беспалова, как мастера по вооружению, послали, по его просьбе, в авиаполк.
Это был истребительный полк неполного состава, из двух эскадрилий, в одной имел истребители И-151, попросту говоря, «чайки», а во второй – тупоносые И-16, чаще называемые «ишачками». После солидных бомбардировщиков ДБ-3 ханковская авиация производила несерьезное впечатление. Но – только на первый взгляд.
Редкий день не била финская артиллерия по аэродрому – большому полю среди соснового леса. Только заведешь моторы – привет от финнов: тут и там на летном поле рвутся снаряды. Идет «чайка» или «ишак» на посадку – опять гром, дым, высверки огня, выбросы земли, свист осколков. Но истребители взлетали и садились. Они исправно делали свое дело – не пускали финские «фоккеры» и «бристоль-бульдоги» в небо Гангута (этим звонким именем тут часто называли полуостров Ханко), барражировали над шхерами, помогали десантному отряду захватывать и держать островки на флангах обороны, да и, между прочим, летали на Эзель в разгар тамошних боев – связывали в небе «хейнкелей» и «мессершмиттов», не давали им мешать атакам торпедных катеров на немецкие корабли.
А Сергей всего этого не знал.
Зато теперь узнал. В одной из землянок роты аэродромного обслуживания дали ему место на нарах. И вот какая пошла у него жизнь. На рассвете командир роты с комендантом аэродрома объезжали на машине летное поле, втыкали красные флажки у каждой свежей воронки. Вскоре все поле было как первомайский праздник. Затем на указанную комендантом полосу выезжал видавший виды грузовичок, набитый кирпичом и щебнем. Выходили бойцы аэродромной роты и приданного им на подмогу строительного подразделения с носилками и лопатами. Таскали и сбрасывали с носилок кирпич в воронки, засыпали землей, трамбовали «бабами» – готовили взлетно-посадочную полосу, чтоб самолеты не «спотыкались». Сергей, конечно, напоминал начальству, что он специалист-оружейник, но получил ответ, что, дескать, знаем, сержант, но пока давай работай, засыпай воронки, надо поле держать в исправности, другого аэродрома на Ханко нет, весь полуостров простреливается насквозь.
Что ж, он, Сергей, привык исполнять приказы без возражений. Тем более что рана зажила наконец.
Целый день на поле, таскаешь, таскаешь носилки, засыпаешь воронки – а тут огневой налет, валишься, где стоишь, вокруг грохот и вой, и тебя обсыпает комьями земли (и то еще везение, что не осколками снарядов), а потом – подымайсь! И снова сыпь кирпич и грунт в еще дымящиеся воронки, а как пойдут на посадку истребители, так опять по всему полю рвутся снаряды. И так дотемна, до упора, таскай тяжелые носилки, жилы рви…
По вечерам Сергей падал на нары. Тупо болела голова. Даже курить не хотелось. В землянке докрасна растапливали «буржуйку», шла обычная травля. К Сергею аэродромная команда относилась, можно сказать, с уважением. Во-первых, все-таки сержант. Во-вторых, снаряжал ДБ, бомбившие Берлин, – шутка ли! Ну и, в-третьих, пришел с Моонзунда, откуда мало кому удалось уйти.
В первые вечера интересовались:
– Плохо воевали вы там, что ли? Почему сдали архипелаг?
– Нет, воевали хорошо, – отвечал Сергей. – Силы были неравные.
Старший краснофлотец Митя Шилин, бывший шоферюга из ростовского Заготзерна, лез в спор:
– Если б хорошо воевали, вас бы командование не бросило.
– Не ваше это дело – командование обсуждать.
– А я обсуждаю? Мне-то что. Я в городе слыхал, ребята с Даго говорили, там штабные писаря держали оборону.
– Не одни писаря, – морщился Сергей от неприятного разговора. – Я же вот не писарь. Говорю тебе, у немцев превосходство в силах.
– Надо было, – не отставал Шилин, – еще когда Таллин держали, снять всех с островов – и под Таллин. Может, тогда и Таллин бы не сдали.
– У тебя не спросили…
Гудело в «буржуйке». Пахло портянками, махорочным дымом, осенним дождем.
– Мить, а Мить, – шевелили языками ребята, разомлевшие в тепле, – чего ты к нему привязался? Тоже, стратег. Сыграй чего-нибудь. Ту песню сыграй, про фраера из Марселя…
Шилина долго упрашивать не надо. Докурил самокрутку до самых пальцев, потом снял с гвоздя, вбитого в дощатую стенку, гитару, приладился, колки подкрутил – и запел неожиданно приятным голосом:
Стою я раз на стрёме,Держуся за карман,И вдруг ко мне подходитНезнакомый мне граждан.Он говорит: «В МарселеТакие кабаки,Такие, грит, девчоночки,Такие коньяки…»Сергей закрыл глаза. Хорошо бы и уши заткнуть. Не любил он блатных песен. Попытался вызвать в памяти белое видение – сестричку с челочкой и милым именем Марта. Но лез назойливо в слух дурацкий марсельский «граждан»:
Потом берет он ключик,Вскрывает чемодан,Вынает деньги-франкиИ жемчуга стакан.«Бери, грит, деньги-франкиИ жемчуга стакан,А мне, говорит, достань тыВоенного завода план».Аэродромная команда похохатывала, кто-то сильно смешливый залился, словно его щекотали под мышкой. А гитара бренчала, и ласковыми тонами гнал Шилин песню дальше: