Девичьи сны (сборник)
Шрифт:
Мощными аккордами Шилин завершил песню. Снисходительно улыбаясь, сидел на краешке нар, слушал одобрительные возгласы. Был он щуплый (наверное, плохо кормленный в детстве), с узкими черными глазами, – из тех, знаете, парней, которые всегда стремились стать в центре внимания.
Вдруг он окликнул Сергея:
– А тебе, сержант, песня понравилась?
– Нет.
– Почему?
– Потому что глупая.
– Ну… это кому как… А ты какие любишь? Хочешь, я тебе «Кукарачу» сыграю?
– Не надо.
– Он только «Три танкиста» признает, – сказал кто-то.
– Та шо вы к нему вяжетесь? – сказал другой. – Ну устал человек. Не хотит ваши тары-бары слухать.
Это было верно: очень уставал Сергей от нескончаемого засыпания воронок. Ему воронки уже и во сне снились: такая черная дымящаяся прорва, сыплешь, сыплешь в нее песок и щебенку, а она глотает, глотает, никак не может досыта, доверху наесться… А местность снилась незнакомая, каменистая, и вот опять выплывала из-за купы деревьев будто процессия женщин в длинных темных одеждах, с кувшинами в руках, и лица у них такие печальные, что невозможно смотреть…
Невозможно смотреть эти глупые сны. В выстуженной к утру землянке, тесно набитой спящими, храпящими людьми, Сергей просыпался с ощущением сиротства, неприкаянности. Почему-то вспоминался отец, лежащий в гробу с суровым лицом… Щемило в груди… Ох, скорей бы уж побудка!..
Ноябрь шел холодный, с тяжелыми утренними туманами. Накануне праздников инженер полка отозвал Сергея из роты и велел заменить выбывшего по ранению оружейника в эскадрилье «чаек». Командовал этой эскадрильей капитан Белоусов, летчик, сильно покалеченный на финской войне, но оставшийся в строю – на протезах вместо ампутированных ног, с приживленной розовой кожей на страшно обожженном лице. Сергей на Белоусова смотрел с восхищением: вот человек! Такая воля! Оживший Павка Корчагин! Прикажи комэск Сергею расшибить голову об кирпичную горку – с ходу, не раздумывая, кинулся бы расшибать.
Кирпич для засыпания воронок привозили из городка Ганге. Кто-то из аэродромной команды додумался: на городских пожарищах остались печные трубы, чего им торчать без дела? Подъезжали на полуторке, зацепляли трубу буксирным тросом, машина трогалась, труба обваливалась, давай грузи битый кирпич в кузов.
Но теперь Сергей не имел дела с кирпичом и носилками.
По краям аэродрома были вырыты подземные убежища для истребителей – рейфуги, отсюда они выезжали, выруливали на взлетную полосу. Ханко весь с начала войны зарылся под землю, иначе не выстоял бы под огнем финнов. Здесь вообще все было надежней, чем в Моонзунде, – ощущалась настроенность на долгую и активную оборону.
Теперь Сергей занимался привычной работой оружейника. Чистил и заряжал «чаечные» пулеметы, а вместо бомб подвешивал под плоскости «эрэсы» – реактивные снаряды – новый вид оружия, который делал старенькие тихоходные «чайки» грозным противником для немецких и финских машин, имевших превосходство в скорости.
На праздники выдалась летная погода. Облака плыли не сплошной завесой, а раздерганные, как вата, на клочья. Голубело небо. С рассветом прогревали моторы на дежурных истребителях. Как всегда, на звук заведенных моторов обрушились финские снаряды, они рвались в северной части летного поля, и работавшие там на засыпке воронок люди попрятались кто куда. Затем разрывы снарядов стали перемещаться южнее, а в этой части поля ползал каток, утюживший набросанный в воронки грунт. Митя Шилин, водитель катка, сидел на открытом сиденье спиной к разрывам, не видел их и, за тарахтеньем двигателя, похоже, не слышал. Знай себе орудовал рычагами, направляя каток взад-вперед. Ему кричали с того конца поля – он не слышал. Сергей, хоронившийся от артналета возле рейфуги своей «чайки», привстал на колено и замахал Шилину руками – но Шилин не глядел по сторонам, только воронки он видел, которые надо проутюжить. Он на совесть работал.
Последний – свой – снаряд Митя Шилин тоже не услышал. Он вдруг схватился за грудь и повалился на бок, шапка слетела наземь, в следующий миг Шилин сполз с сиденья и упал лицом вниз на ровную, утрамбованную катком землю. Когда подбежали к нему Сергей и ребята из аэродромной роты, Мите Шилину помощь уже не требовалась. А каток полз сам по себе, пока не остановился, косо провалившись в старую полуосыпавшуюся воронку на краю поля.
Хоронили Шилина у кромки аэродрома, под соснами, уже много металла принявшими в свои стройные стволы за четыре с половиной месяца войны. А утро было летное, голубело небо. И как раз, когда аэродромная команда вскинула винтовки, салютуя Шилину, – вдруг ударили зенитки и с востока, со стороны холодного солнца, выскочило звено «фоккеров». Оно сделало воинственный круг над аэродромом, строча из пулеметов. Но уже взлетела пара дежурных «чаек» наперерез «фоккерам», заходящим на второй круг. Зенитки разом умолкли. Сергей с лесной опушки смотрел на круговерть воздушного боя – машины сближались и расходились, падая и взмывая, и в рев моторов вплеталась пулеметная скороговорка. У Сергея душа замирала при мысли, что вдруг откажут пулеметы на его «чайке»… ведь он впервые видел, как дерется вооруженный им самолет, – на дальних бомбардировщиках такого не увидишь. Нет, оружие, как видно, действовало исправно, а когда один из «фоккеров» вывалился из клубка самолетов и, прочертив небо черным дымом, стал падать, исчез за кронами сосен, Сергей Беспалов обо всем позабыл – выскочил на поле, потрясая руками и выкрикивая что-то радостное и бессвязное.
Вдруг – замер, уставясь на вышедшую из леса процессию. Три женщины в черном шли одна за другой с кувшинами на головах. Шли, ни на кого не глядя и словно не замечая окружающих. Не замечая войны. Их ноги в сандалиях ступали бесшумно. Беспалов ужаснувшимся взглядом смотрел на их лица – молодые, но исполненные какой-то затаенной муки, ему было страшно. Видение вдруг исчезло, растворилось в холодном воздухе.
Между тем оставшиеся «фоккеры» вышли из боя, улетели, а обе «чайки» пошли на посадку. Техники на бегу подхватили приземлившиеся машины за плоскости, направляя их поскорее в рейфуги (артобстрел аэродрома возобновился). Пилоты вылезли из кабин на крылья, их приняли в объятия, помогли отстегнуть лямки парашютов. Сергей поздравил с победой «своего» лейтенанта – чернобрового красавца осетина, и тот, улыбаясь, хлопнул его по плечу. И уже спешил, ковыляя на протезах, командир эскадрильи, растягивая розовую приживленную кожу в страшной улыбке.
– Молодцы, ребята! – сказал он и обнял обоих, ведущего и ведомого. – Хорошо дрались!
К вечеру выпал первый снег. В землянке жарко гудела печка. Спорили, которой по счету была сбитая утром финская машина. Кто говорил – тридцать восьмая, а кто – сороковая. А Сергей все поглядывал на осиротевшую гитару Мити Шилина, висевшую на гвозде. Сколько здоровых молодых жизней уже взяла война на его, Сергея, глазах. Совсем не такая она была, какой виделась еще недавно в кинокартине «Если завтра война». Вспомнил, как Марлен Глухов прохрипел ожесточенно: «По-дурному воюем…» Так нельзя, конечно, ни говорить, ни даже думать. Но ошибки – отдельные ошибки могут быть… Были же ошибки в Моонзунде… А под Ленинградом?.. А может, сейчас и на Московском направлении не все ладно, коли немцев так близко подпустили к столице?.. Но вот же Ханко держит оборону крепко… А между прочим, что будет, когда замерзнет море вокруг полуострова? И надолго ли еще хватит тут боеприпасов, продовольствия, бензина? Подвоза-то не будет, когда станет залив… Лучше об этом не думать. Пусть война не такая, как в кино, как в песнях пели, – но думать об этом не надо, это вредная мысль…
Спустился в землянку командир роты. Потоптался у входа, обивая с сапог снег, сел к печке, шевеля замерзшими пальцами у красного зева открытой дверцы. Обвел своих бойцов быстрым взглядом и сказал:
– Ну что, хлопцы, укладывайте вещички. Скоро уйдем с Гангута.
– Ка-ак это «уйдем»?.. Почему?.. Куда?..
Ротный выждал, пока уляжется всплеск вопросов.
– Есть приказ ставки – эвакуировать Ханко. Обстановка так складывается: все силы под Ленинград. Предупреждаю, чтоб никакой болтовни. Это военная тайна, ясно?
Конечно, ясно. На аэродроме все свои, чужих нету, с кем тут болтать? Разве что выскажешься иной раз, когда сыплешь, сыплешь кирпич и песок в воронку, а она, стерва, никак не полнится, требует еще и еще.
А вскоре дошел до землянок авиаполка слух, что эвакуация идет полным ходом, что на Ханко уже не раз приходили из Кронштадта караваны кораблей и многие части гарнизона уже вывезены на Большую землю.
На Большую землю? Это Питер, который, опять же по слухам, окружен противником, – Большая земля?