Девичья команда. Невыдуманные рассказы
Шрифт:
Высокий, немного картавый ее голос звучал уверенно и громко, каждое движение было отработанным.
Полковник радостно улыбнулся. Такого лихого рапорта он не ожидал услышать. Комбат взглянул на подоспевшего старшину и поймал довольную улыбку, мелькнувшую на его лице. Кажется, Егор Сергеевич уже начинал гордиться своей командой.
… На курс учебы молодым бойцам дали всего десять дней. Подъем в шесть, отбой в одиннадцать и за весь день едва полчаса личного времени, когда можно заняться своими делами, пошить, написать письмо. Старшина, глядя на девушек, думал: «Не выдержат. Это и здоровому мужику тяжело». Но они выдерживали — не жаловались, не хныкали.
Был у него как-то разговор с Ниной Бутыркиной:
— Вы должны понимать — тяжело в ученье, легко в бою. Про это еще Суворов говорил…
Маленькая, тихая Нина казалась еще слабее других, но она была единственным членом партии среди девушек; вдвоем со старшиной они составляли партийную «прослойку» команды.
— А мы уж и забыли, когда было легко, — улыбнулась Нина.
«Кажется, она еще меня утешает», — с удивлением подумал старшина.
Возможно, девушка угадала ту боль, которая саднила душу Егора Сергеевича. Не девичье дело — война.
— Разве нам до армии легче было? На нашем заводе автоматы делают. Сами знаете, хлеба нет, угля нет, электричества другой раз тоже нет, А все равно работаем. Я была техническим секретарем в заводском парткоме. Работа как будто не трудная — писать протоколы, подшивать бумажки, ходить в райком, у телефона дежурить. Завод в начале войны эвакуировали в тыл, остался в Ленинграде один цех. День отработаю в парткоме, а вечером иду в цех. Я раньше слесарем была. В цеху на сборке приходилось работать до глубокой ночи. Потом с утра опять в партком. — Помолчав, Нина тихо сказала: — У меня отца кулаки убили. Я его даже не помню, но он был рабочий и большевик. И я еще в детстве решила, что буду как он.
… В минуты отдыха, в перерыве между занятиями, когда можно было рассесться на поляне или полежать на траве, команда превращалась в шумный многоголосый рой. Девушки весело болтали, ребячились, пели. Иногда старшина ловил кокетливые взгляды — девушки испытывали на нем силу своих чар. Тогда Петров принимал суровый, «служебный» вид. Он помнил строгое предупреждение командира: «На этот счет ни-ни! В этом смысле они для нас с тобой бойцы, больше ничего. И такое отношение надо всем внушить с самого начала, с первой минуты, иначе потом уже дисциплины не установим и порядка не будет».
Пока это было, в общем, не трудно, девушки кокетничали скорее из любопытства. Всерьез их волновало другое.
— А что делает наша часть, как воюет? Расскажите про свой первый бой. Вам во многих боях пришлось участвовать? — забрасывали они Петрова вопросами.
Первый бой памятен каждому на всю жизнь. Петров принял его под Пулковом в конце сентября. Их подняли по тревоге здесь, в Сосновке, ж повезли на машинах через весь город. Взвод младшего лейтенанта Засимука (это был тогда и его, Петрова, взвод) занял рубеж у деревни Нижнее Койрово. Отрывали узкие окопы и устраивались там с собаками, чтобы встретить танки.
Стрелковых подразделений вблизи было мало. «Должно быть, впереди они», — думал Петров. Потом выяснилось, что впереди никого нет. Фашисты рвались к городу, они были полны самоуверенности, считая, что уже достигли цели. Двенадцать раз повторялись атаки фашистов. Но взвод выстоял.
На фашистские цепи обрушивался шквалом артиллерийский огонь. Били батареи от Пулковских высот, снаряды орудий главного калибра летели с Невы и Финского залива, где стали на боевую позицию корабли. Должно быть, из-за этого немцы не решались бросить в атаку танки. На второй день саперы были уже не одни. Подоспевшие роты ополченцев заняли окопы.
Атака сменялась атакой, взвод редел. К ночи второго дня подошла батальонная кухня, но едоков почти не оказалось.
Под утро от Пушкина, со стороны немцев, прорвалась группа красноармейцев. Они шли без командиров, многие без оружия. Засимук остановил их, привел группу в порядок, вооружил.
— Принимайте команду, — сказал он Петрову.
Егор Сергеевич быстро расставил бойцов — гитлеровцы уже поднимались в новую атаку.
В конце третьего дня истребителей сменили — пришла стрелковая рота и заняла их позиции у Нижнего Койрова. Фашисты так и не смогли выбить их оттуда…
— А снайперы есть в нашем батальоне? — поинтересовалась Вера Александрова, и Егор Сергеевич отметил, что она уже называет батальон «нашим».
— Снайперы у нас есть, — ответил старшина. — И винтовкой фашиста бьем не хуже пехотинцев.
Еще в начале зимы саперы, как и пехотинцы, стали выходить на «охоту», выслеживали фашистов и били поодиночке. Орудия и минометы действовали скупо — боеприпасов оставалось в обрез, но нельзя было давать врагу покоя. Егор Сергеевич открыл личный счет одним из первых, и счет этот теперь был солидный. Но старшина не любил называть цифры.
— Счет имеется, а сколько точно, трудно сказать, — отвечал он пришедшему в роту корреспонденту. Тот нетерпеливо постукивал карандашом по чистой странице блокнота:
— Ну приблизительно?
— Что значит приблизительно? Третьего дня лежал я в засаде. Ждал долго, наконец появилась над бруствером голова. Приложился, выстрелил. Голова исчезла. Должен был я в нее попасть, обязательно должен, но кто знает, может, и мимо пальнул, а фашист убрался с испугу?
— Очень уж ты осторожный, старшина.
Егор Сергеевич едва заметно улыбнулся:
— Саперу надо быть осторожным.
Впрочем, были случаи, когда он мог с полной уверенностью делать записи в личном счете. Как-то декабрьской ночью Егор Сергеевич дежурил в первой траншее. Недалеко от него стоял пулемет. На передовой было тихо. Казалось, всякая жизнь замирала на лютом морозе. Только озябший пулеметчик стучал ногой об ногу и часто тер рукавицей лицо. Потом он не выдержал.
— Зайду на минуту в землянку, погреюсь.